«Это непрофессионально», – пробормотала она, входя в подъезд. Но глубже, под рациональными аргументами, пульсировало иррациональное чувство – любопытство, смешанное с тревогой. То самое чувство, которое она испытывала ребёнком, стоя перед запертой дверью спальни матери, слыша странные звуки изнутри.
Внезапно нахлынуло воспоминание: ей восемь, отчим появился в их жизни всего месяц назад. «Не заходи в мою комнату без разрешения, Леночка, – говорит мать, пряча глаза. – У взрослых бывают… взрослые игры». А через неделю она слышит из-за той же двери крики. Не страсти – боли. И стоит, парализованная, не в силах войти. Не в силах помочь.
Елена резко тряхнула головой, отгоняя непрошеное воспоминание. Профессиональная деформация – анализировать свою травму в контексте ситуации с пациентом. Неуместно. Непродуктивно.
Она поднялась на третий этаж. Дверь в студию Кирилла была незаперта – первый тревожный знак. Мгновение поколебавшись между профессиональной этикой («Ты нарушаешь его личное пространство») и врачебным долгом («Если он в опасности, ты обязана помочь»), Елена толкнула дверь.
– Кирилл?
Запах ударил сразу – скипидар, краска и тонкий металлический привкус, от которого язык невольно прижался к нёбу. Кровь. Профессиональный опыт (два года интернатуры в травматологии) и личный (окровавленные салфетки, которые она прятала от матери после визитов отчима в её комнату) не позволяли ошибиться.
Елена включила свет. Студия представляла собой воплощение контролируемого хаоса. Опрокинутый стол, разбросанные кисти, разлитые краски – это могло выглядеть как следы борьбы, но было что-то методичное в этом беспорядке. Вещи не просто разбросаны, а расположены в определённой геометрии. Ритуальной геометрии.
По периметру комнаты были расставлены новые картины, которых она раньше не видела. Елена подошла к первой: обнажённая фигура в позе эмбриона, окружённая кругом из символов. При ближайшем рассмотрении она заметила странные детали – слишком анатомически точные мускулы, словно кожа фигуры была прозрачной, и неестественные, вертикальные зрачки, как у рептилии. В психотерапии такие образы часто ассоциировались с диссоциативными расстройствами – попыткой изобразить «иного» внутри себя.
«Регрессивная защита с элементами атавистической трансформации», – автоматически отметила профессиональная часть её сознания, пока эмоциональная регистрировала нарастающее чувство тревоги.
Вторая картина: руки, тянущиеся к маске, висящей на невидимой нити. Руки соединялись красными линиями, образуя структуру, напоминающую нейронную сеть или паутину. Маска имела неуловимое сходство с лицом самой Елены – не прямое, но достаточное, чтобы вызвать дискомфорт. «Проекция переноса», – диагностировала она, но что-то в этой работе намекало на большее. Кирилл никогда не проявлял признаков эротического переноса на сеансах. Напротив, всегда сохранял дистанцию, почти избегал прямого зрительного контакта.
Третья картина заставила её сердце пропустить удар.
Подвальное помещение с античными колоннами. В центре – круглый бассейн, наполненный тёмной жидкостью, вокруг – фигуры в масках, расположенные концентрическими кругами. На стенах – семь символов: древнегреческие обозначения смертных грехов, но модифицированные, объединённые с астрологическими знаками. «Гордыня» с символом Меркурия, «Алчность» с Юпитером, «Похоть» с Венерой…
