Она указала на запись о «полной интеграции в программу» и «тесте на лояльность».
– Я думаю, он не просто разделяет личность. Он создает новую, полностью лояльную ему, способную функционировать автономно, без постоянного контроля. Своего рода… глубокого агента внутри человеческого сознания, – она замолчала, осознав, что её профессиональный интерес проявляется слишком явно, создавая диссонанс между этической оценкой и научным любопытством.
Костин выглядел ошеломленным – классические признаки когнитивной перегрузки: расширенные зрачки, замедленные моторные реакции, микропаузы в речи.
– Это звучит как плохая научная фантастика, – сказал он. – Или как теория заговора. Вы понимаете, насколько невероятно это звучит?
– Поверь мне, я понимаю, – ответила Елена, инстинктивно переходя на менее формальное обращение для установления эмоционального раппорта. – Но я видела Марину. Видела, как она меняется. Это не игра, не актерство. Это глубокое, структурное изменение психики.
Она подошла к окну, глядя на ночной город – мозаику огней и теней, визуальную метафору фрагментированного сознания. Где-то там были люди, потерявшие себя. Кирилл. Анна. И, возможно, другие.
На стекле отражалось её собственное лицо, наложенное на городской пейзаж – полупрозрачный призрак, вплетенный в ткань внешнего мира. Визуальная иллюзия создавала эффект размытия границ между субъективным и объективным, внутренним и внешним – то самое состояние, которое она намеренно вызывала у пациентов в своей методике символического отражения.
– Савченко был моим наставником, – сказала она тихо. – Я восхищалась его интеллектом, его пониманием человеческой психики. Я никогда не думала, что он использует эти знания… так.
Мысли вернулись к содержимому папки с её именем. К тому, как тщательно он изучал её – не только как психолога, но и как человека. К отчетам о её травме, которые могли быть составлены только на основе её личной терапии. Это было нарушением всех профессиональных границ, всех этических норм. Это было предательством.
И всё же… часть её, тёмная, любопытная часть, которую она старательно держала под контролем в глубоких слоях психики, не могла не восхититься масштабом его замысла. Если бы он действительно нашел способ целенаправленно модифицировать человеческую личность… это было бы революционным открытием. Жутким, но революционным.
Внезапное воспоминание всплыло в сознании – ей двадцать один, второй курс психологического факультета, лаборатория экспериментальной психофизиологии. Они с однокурсницей остались после занятий, чтобы провести неофициальный эксперимент с электроэнцефалографом. Они хотели увидеть, как меняются мозговые волны при визуализации специфических образов, связанных с детскими страхами. Идея, зародившаяся во время совместного изучения работ Юнга об архетипах коллективного бессознательного.
Что-то пошло не так. Либо из-за слишком интенсивной эмоциональной реакции, либо из-за неправильно настроенного оборудования. Её однокурсница впала в состояние, напоминающее легкий транс, и начала описывать образы, которые не визуализировала намеренно. Содержание было тревожным – символика насилия, фрагментации, растворения личности.
Елена должна была остановить эксперимент. Вызвать преподавателя. Но она этого не сделала. Она продолжала задавать вопросы, направлять визуализацию, наблюдать, как меняются показатели ЭЭГ. Она испытывала странное, почти эротическое возбуждение от возможности направлять чужое сознание, от доступа к образам, которые в нормальном состоянии были бы скрыты защитными механизмами психики.
