Костин кивнул, намеренно избегая прямого взгляда на снимок – типичная защитная реакция при психической травме, связанной с объектом визуального восприятия, словно давно выучил каждую деталь фотографии и не мог вынести нового взгляда.
– Анна, – сказал он, голос незначительно снизился в тональном регистре, свидетельствуя об активации парасимпатической нервной системы при упоминании эмоционально значимого объекта. – Моя младшая сестра. Единственный человек в семье, кто верил в меня, когда я решил стать полицейским вместо юриста, как хотел отец.
Он принял у них документы, которые они вынесли из клуба, и теперь методично раскладывал их на столе, создавая своего рода карту расследования – пространственную визуализацию информационных связей, характерную для следственного мышления. Елена отметила, что его руки двигались с механической точностью, почти ритуализированно – признак обсессивно-компульсивных черт, часто формирующихся у представителей профессий с высоким уровнем ответственности и регламентации как защитный механизм от тревоги.
– Мне потребуется время, чтобы всё это изучить, – сказал он, просматривая первые страницы, глаза двигались с профессиональной быстротой, фиксируя ключевые элементы текста без полного линейного прочтения – навык, выработанный годами анализа следственных документов. – Но если здесь есть то, о чем вы говорите, если есть доказательства экспериментов над людьми без их согласия…
– Они есть, – перебил Александр, используя более высокий тембр голоса и увеличенную громкость – коммуникативные приемы, призванные подчеркнуть значимость информации и доминирующее положение говорящего. – И не просто эксперименты. Это систематическое изменение личности. Савченко нашел способ… перепрограммировать людей.
Елена наблюдала за реакцией Костина, фиксируя мельчайшие изменения в его мимике. При слове «перепрограммировать» произошла едва заметная активация орбитальных мышц глаз – непроизвольная микрореакция, свидетельствующая либо о когнитивном диссонансе, либо о неожиданном подтверждении ранее имевшегося подозрения.
Костин поднял взгляд, в его глазах смешивались недоверие и надежда – комплексное эмоциональное состояние, отражающее внутренний конфликт между профессиональным скептицизмом и личной заинтересованностью.
– Ты видел Анну? Есть доказательства, что она жива?
Александр кивнул.
– Судя по документам, да. Но… – он замялся, демонстрируя когнитивное затруднение при необходимости вербализации сложной, эмоционально нагруженной информации, – она может быть не той Анной, которую мы знали. Савченко что-то сделал с ней. Что-то, связанное с её личностью.
Елена подошла к столу, указала на папку с маркировкой «ТСО-модификация» – переключение фокуса внимания на конкретный материальный объект как средство структурирования сложной коммуникативной ситуации.
– Вот что он делает, – сказала она, автоматически переходя к профессиональному, лекторскому тону, используя терминологическую точность как защитный механизм от эмоционального вовлечения. – Он берет легитимную психотерапевтическую методику – в данном случае, мою – и модифицирует её. Добавляет элементы гипноза, фармакологические вмешательства, возможно, другие техники, которые я пока не могу идентифицировать. Цель – создать своего рода… управляемую диссоциацию.
– Как у Марины? – спросил Александр.
– Именно, – кивнула Елена. – Но то, что мы видели у Марины, вероятно, лишь частичный успех. Судя по записям, с Анной и, возможно, с другими испытуемыми эксперимент прошел… «успешнее».
