Савченко использовал её методику, её идеи для того, чтобы ломать людей. Искажать их сознание. И теперь он запланировал привлечь её саму к этой работе.
Она думала о Кирилле, о его картинах, предупреждавших об опасности – символические послания из глубины модифицированной психики. О Марине с её расщеплением личности, с глазами, менявшимися на глазах – живое доказательство успешности экспериментов Савченко. О жене Александра, «полностью интегрированной в программу» – что бы это ни значило. О Савченко, её бывшем наставнике, который, как оказалось, следил за ней годами, выжидая момент.
И об Александре, сидящем рядом с ней, его профиль, выхваченный из темноты встречными фарами – застывшая маска концентрации, абсолютный контроль над соматикой, характерный либо для человека с исключительной эмоциональной саморегуляцией, либо для того, кто прошел специфическую подготовку. Говорил ли он правду? Был ли он действительно в конфликте с Савченко? Или всё это – часть какой-то больной игры, о которой она еще не догадывалась?
Её телефон зазвонил, прерывая мысли. Номер скрыт.
– Доктор Северова, – раздался в трубке знакомый голос Рябова. – Надеюсь, вы обдумали моё предложение. Потому что у меня есть новая информация, которая может вас заинтересовать.
– Какая? – напряженно спросила она, регистрируя собственную реакцию амплификации голосового тембра, характерную для стресса.
– Не по телефону, – ответил журналист, голос звучал напряженно, с микропаузами, выдающими тщательный подбор слов. – Встретимся завтра в том же кафе, в десять утра. И… – он помолчал, пауза не естественная, а рассчитанная на создание драматического эффекта, – будьте осторожны с тем, кому доверяете. Особенно с теми, кто слишком близко.
Связь прервалась. Елена повернулась к Александру, который вопросительно смотрел на неё.
– Рябов, – объяснила она. – Хочет встретиться завтра. Говорит, у него новая информация.
– О чем?
– Не сказал, – она внимательно наблюдала за реакцией Александра, фиксируя малейшие изменения мимики. – Но предупредил быть осторожной с теми, кто слишком близко.
Александр сжал руль сильнее, костяшки пальцев побелели – признак вазоконстрикции под воздействием адреналина, высвобожденного эмоциональной реакцией.
– Он пытается внести раздор между нами, – сказал он, голос чуть глубже обычного – признак подсознательной попытки усилить убедительность через снижение тона. – Это классическая тактика манипуляции – посеять недоверие, изолировать жертву.
«Жертву? – подумала Елена, фиксируя необычный выбор лексемы. – Интересный выбор слов. Проекция? Признание? Оговорка?»
– Возможно, – сказала она нейтрально, сознательно ограничиваясь кратким, неопределенным ответом, чтобы не выдать направление мыслей. – Или у него действительно есть информация.
Александр бросил на неё быстрый взгляд – периферическое движение глаз, сохраняющее основной фокус на дороге, но позволяющее оценить её реакцию.
– Ты мне не доверяешь.
Это был не вопрос, а утверждение – лингвистическая форма, призванная вызвать опровержение, техника манипулятивной коммуникации. Елена встретила его взгляд, поддерживая визуальный контакт достаточно долго, чтобы продемонстрировать уверенность, но не настолько, чтобы создать ощущение агрессивного доминирования.
– Я психолог, Александр. Недоверие – моё профессиональное качество.
Он неожиданно усмехнулся – асимметричное движение лицевых мышц, создающее сложное выражение, сочетающее признание её позиции с определенным удовольствием от интеллектуального вызова.
