Кто-то здесь бормотал. Далёкий женский голос, напоминающий рыдания. Сифа мотнула головой, чтобы отогнать сковавший её дурман.
Действительно, знакомый женский голос.
Она помнила то место. Довольно большой закуток, который они вырыли для разнообразия, а применения ему так и не нашли.
Сифа продвинулась дальше и с опаской посмотрела за угол.
Увиденное её поразило. Спиной к ней, на коленях стояла Аглая, которая без удержу несла малопонятную чушь, била поклоны и рыдала взахлёб. А перед Аглаей…
Сифа упорно отказывалась сознавать главное, поэтому начала с мелких деталей. Сперва она умственно привыкла к русалочьим волосам Коли Андрея. К тому очевидному факту, что они лежат на земле, что они – лишь дурацкий парик. Затем разум Сифы воспринял странные лохмотья рядом с париком. Лохмотья вперемешку с… чем-то, больше всего напоминающим человеческую кожу – такую знакомую и вместе с тем такую отвратительную. Потому что сбросили её, как одежду. Заодно с одеждой. А то, что осталось… то, что раньше существовало под личиной Коли Андрея, явилось теперь сущностью, наотрез отказывающейся вмещаться в разум Сифы, её сознание. Тем, что раньше было так желанно. Представляя главную ценность. Из-за которой они теряли друг друга.
Аглая, кажется, понимала суть преображения намного меньше Сифы. Рыдания мешались у неё с рассказами о прожитой жизни, с надеждами, обращёнными в будущее, с колыбельными, которые она когда-то пела своему потерянному ребёнку, с жалобами на близких, больную поясницу и общее несварение, с желанием одних убить, других заставить говорить правду. Отдавала ли она себе отчёт в произносимом, думала ли хоть изредка, или спала в зачарованном мареве, опутавшем её дни и ночи, погасившем её звёзды, а её саму пустившем по адскому кругу, имя которому – видимая жизнь?
Рыба внимательно слушала. На её голове блестела крохотная золотая корона.
Сифа молча опустилась на корточки, уткнулась лицом в колени. Вкруг неё летали слова. Разные слова – длинные и короткие, тихие и громкие. Они роились, струились, журчали. Один узор менялся другим. Одно рыдание заглушалось следующим.
Чьё это творение – слово? Чему оно служит? Если слово одно, оно может пропасть, если слов много – от них отвернутся. Тогда останется только рыдать, биться головой в пустоту, в неё же исповедоваться, никого не видя и ничего не понимая. Чтобы слова вились, летели. Закручивались маленькими вихрями, складываясь в пустопорожний стилёк – безо всякого смысла и чуда. И уступили, конечно же, молчанию. Навсегда.
Понедельник. Половина одиннадцатого утра.
Кабинетный таксофон главы пиздецкого Треста рационализаторов и прихлебателей г-на Роберта издал первые после ночного забвения трели. Г-н Роберт поднял трубку и вопросительно промолчал. Осведомлялась его помощница:
– Простите, если опять придёт этот изобретатель, мне что сказать?
Г-н Роберт ощетинился и злобно сопнул ноздрями в трубку.
– Скажите… Вернее, так. Выберите наиболее поганое по вашим личным соображениям место и пошлите его туда! В самый центр!!
– Поняла.
Произошло разъединение связи.
Каждого человека, занимающего высокую должность, рано или поздно атакует какой-нибудь ненормальный, портящий всё дело. Вот уже дней десять некий Леопольд Козимильевич Дурашка – по его собственному утверждению, изобретатель – домогался г-на Роберта. Первая его попытка оказалась вполне удачной. Он записался на приём по всем правилам, но был вовремя остановлен. С одного лишь взгляда помощница разглядела в посетителе оттенки
