Чудеса да и только! На неделю выпали из обыденной жизни совершенно. И не скучали! Телик не смотрели, музыку не слушали. Упивались друг другом, сосредоточенно и самозабвенно.
– Ты меня любишь?
– Да! Да!
– А ты меня?
– Да!
После каждого такого «да» следовали поцелуи, объятия, ласки. Как будто первый раз признались в любви и жаждут удостовериться.
Через неделю выбрались к своим на дачу. Счастливые до невозможности. Родители, напуганные их худобой, старались, кормили, сетовали на неопытность детей в ведении домашнего хозяйства. Боялись, что так и будут теперь молодые недоедать.
Скучно было с родителями! В мелких бытовых заботах погрязли они! Разучились любить жизнь и друг друга!
Ляля и Артем убегали к речке, переплывали ее, оказывались на другом берегу, где за речными кустами начинались колхозные поля. Крестьянские посевы их совсем не интересовали. В кустах ракиты стоял шалашик, в котором так хорошо было оказаться в объятиях друг друга, вдали от заботливых предков, прислушивавшихся к каждому их движению за дощатой стеной дачного домика. В шалаше пахло сухой травой, листвой, рекой. Жизнь казалась вечной и бесконечно прекрасной.
Вот, собственно, как появилась на свет Рыся: от большой, трепетной и страстной любви. От доверия, нежности, неодолимого притяжения и переполняющего будущих родителей юного светлого счастья.
Поэтому она, на свое ли счастье, на беду ли, и была так хороша собой, крепка, вынослива, неколебимо сильна духом.
Скорее всего, именно там, в шалаше, в безветренный зной, под шумок веселой речной воды и зазывные крики прибрежных птиц, когда родители бездумно и жадно соединялись в своей юной любви, и зародилась ее жизнь.
Недаром сама она так любила воду, по-русалочьи, жадно любила. И глаза ее многие называли потом не рысьими, а русалочьими, затягивающими, как омут.
В минуты смятения или усталости ей достаточно было зайти в реку и поплыть против течения, чтобы сбросить с себя гнет житейских невзгод. Стихия всегда казалась ей благороднее людских игр в справедливость. Стихия умела быть беспощадной, но никогда не была мелочной. Она – или смирялась, или разила наповал.
Такие правила Рыся принимала безропотно. Именно это и было ей по плечу: сильно, благородно, бескомпромиссно.
Ах как было бы хорошо, если б все так и шло: в любви, в трудах, в заботах о новой жизни!
Почему нельзя, чтобы именно так и было? Почему?
Это что – злой рок над всеми людьми такой? Или только над отдельно взятыми, которым положено своими слезами искупить грехи далеких предков, имен которых даже семейное предание не помнит?
И что могли эти предки сотворить такого – убить ли, предать, надругаться над чьей-то любящей душой, – чтобы прекрасная юная женщина Ляля, беззаветно влюбленная в собственного мужа и верящая в возможность долгой и честной жизни с ним, страдала из года в год, изо дня в день?
Вопрос не риторический. Очень хотелось бы узнать ответ. Потому что, если известна причина страданий, крест свой нести легче. И понимаешь хотя бы, о чьей заблудшей века назад душе надо тебе молиться, чтобы с неба снизошло прощение и отпущение.
Но ответа нет и не будет.
Небо сочувственно предлагает терпеть. Или не терпеть. Выбор за человеком.
И вот это и есть самое трудное!
