Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума - страница 12

Вместе с раритетом Пушкин повторил историческое путешествие: «В Черной Грязи, пока переменяли лошадей, я начал книгу с последней главы и таким образом заставил Радищева путешествовать со мною из Москвы в Петербург».

«Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетерлись в сундуке. От этого я так сердит сегодня…» Это уже иной год, и иной путь. На долю книг, «странствовавших» вместе с поэтом на Урал, выпали почти те же дорожные неудобства, что и их именитому владельцу.

К тому же взятый в то путешествие слуга неимоверно раздражал своего хозяина. «Вообрази себе тон московского канцеляриста, – обращается к жене поэт, – глуп, говорлив, через день пьян, ест мои холодные дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только». Все же терпению Пушкина настал конец: на обратном пути он ссадил пьяного Гаврилу с козел, оставив его «в слезах и в истерике».

Любопытно: в дороге поэт преображался. И принимал совсем иной вид, столь не похожий на хрестоматийный, – Пушкин усатый! Пришлось даже отказаться от бала у московского почт-директора Булгакова, а причиной тому, по признанию поэта, стало «небритие усов, которые отрощаю в дороге»!

Но вот о любовных приключениях, что могли случиться в пути, Пушкин умалчивает. Вернее, сообщает о том ревнивой Натали в исключительно игриво-шутливых тонах:

«Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70 и 80-летними старухами – а на молоденьких. шестидесятилетних и не глядел».

«Как я хорошо веду себя! как ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю – и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику».

Щеголь на дрожках

Красавице Натали адресованы и другие строки, отнюдь не шутливые: «Женка, женка! я езжу по большим дорогам, живу по 3 месяца в степной глуши…. – для чего? – Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою. Побереги же и ты меня».

К счастию, нашел я в кармане подорожную, доказывавшую, что я мирный путешественник, а не Ринальдо-Ринальдини.

А. С. Пушкин

Нет пути без подорожной: без заветного листа смотритель попросту не выдаст лошадей! Должность и фамилия путешественника, его маршрут, по казенной или по своей надобности он едет, каких лошадей следует ему дать, «почтовых» или «курьерских», их число – всё это прописывалось в подорожной. Без нее нельзя было выехать за городскую заставу: только после проверки подорожной у ворот поднимался полосатый шлагбаум.

В дорожном паспорте «на проезд от Петербурга до Тифлиса и обратно», выданном Пушкину в марте 1829 года, предписывалось: «Станционным смотрителям давать означенное в подорожной число почтовых лошадей без задержания, и к проезду оказывать всякое содействие». Скрепляла документ подпись Санкт-Петербургского почт-директора Константина Булгакова.

Надо полагать, в российских городках и весях станционные смотрители с должным трепетом брали в руки столь важную государственную бумагу.

Иное дело на Кавказе. Поэт приводит забавную историю, приключившуюся с ним в арзрумском походе: «Он (проводник Артемий. – Л. Ч.) явился вместе с офицером, который потребовал от меня письменного предписания. Судя по азиатским чертам его лица, не почел я за нужное рыться в моих бумагах и вынул из кармана первый попавшийся мне листок. Офицер, важно его рассмотрев, тотчас велел привести его благородию лошадей по предписанию и возвратил мне мою бумагу: это было послание к калмычке, намаранное мною на одной из кавказских станций».