Пусть аисты вернутся! - страница 38

– Оно она, – я взглянула на говорившую – баба Марфа. – Знов десь шлялась. Я бачила, вона од дому тікала. То вона діда убила. Вона ше та уголовниця.

К бабе Марфе резко подошла Анастасия Ивановна и нависла над ней.

– Подите вон отсюда, – твердо и тихо сказала она.

– Ти що, лікарко, ти шо? – баба Марфа пятилась от нее.

– Вон я сказала! – Анастасия Ивановна вышла из себя окончательно, поэтому баба Марфа поспешила ретироваться.

Настенька же быстро набросила на меня одеяло и обняла.

– Не слушай, детка, не слушай никого, – говорила она.

Помню, что не плакала, не падала в обморок, но и не соображала ничего. Участковый подошел было ко мне, но потом отошел:

– Подтверждаю смерть от сердечного приступа, – услышала я.

– У него ведь сердце не болело никогда, – тихо сказала я Анастасии Ивановне, самой себе и природе, оплакивающей мое горе.

– Малыш, так бывает, ты поплачь, если можешь, поплачь. – Анастасия Ивановна снова присела на корточки возле меня и посмотрела мне в глаза. – Тебе будет больно, но я с тобой, я тебя не брошу, звездочка, не брошу.

1 декабря состоялись похороны дедушки. Я стояла рядом с Анастасией Ивановной и ее мамой. Они обе держали меня за руки. Снова моя голова была покрыта черным платком. Если тогда, когда меня заставили повязать его после смерти мамы, он меня раздражал и как-будто выделял среди окружающих, не в хорошем смысле этого, то теперь эта отметина казалась мне чем-то таким, что защищает мою голову от тяжелых мыслей На кладбище я бывала, когда мы с дедом ходили на могилу матери на девять и сорок дней. На похоронах же была впервые. Недолго отец пережил свою дочь. Я знала, что он плакал иногда ночью, когда никто не мог слышать этого и видеть. Помню, сказала ему:

– Не плачь, дедушка, я буду хорошей внучкой Он тогда меня прижал к себе и долго не отпускал, но я чувствовала, что он просто рыдает.

Это так странно: видеть плачущего мужчину – военного плачущим Похороны организовали те, кто всегда с пониманием и участливо относился к нашей семье. Остальным же я просто запретила присутствовать на церемонии:

– Вы туда не пойдете! Вы не любили дедушку. Не надо лицемерить! – кричала я.

Расставив руки в стороны, загородила ворота входа в кладбище после того, как через них занесли гроб. Это были первые слова, которые я произнесла за два дня.

– Не можна, дитинко, – Наталья Петровна пыталась мягко отодвинуть меня в сторону. – Хай простяться.

– Они стервятники, не хочу, чтобы они тут были!

Наталья Петровна плакала и искала поддержки у Анастасии Ивановны, но та кивнула и покачала головой: мол, так нужно, пусть уходят.

– Навіжена! – бросила баба Марфа и развернулась на выход.

Когда я «расчистила» кладбище от «лживого и лицемерного отребья», как сказал Олег, тут осталось совсем немного людей. Анастасия Ивановна со мной за руку, ее мама, по другую руку – Олег, Руслан и Женя, отцы мальчиков и мама Жени, Марья Никитична да Наталья Петровна.

Когда гроб поставили и сказали, что нужно попрощаться, я не двинулась с места.

Все присутствующие наклонялись над «Ростиславом Андреевичем, земля ему пухом», а я не могла. Анастасия Ивановна крепче взяла меня за руку и подвела к гробу. Я увидела восковое лицо, абсолютно не похожее на лицо дедушки.

– Это не он, Настенька Ивановна, не он, – шептала я Впервые с момента, когда вернулась домой, отсидевшись в доме нашего фельдшера, слезы хлынули горячими ручьями, и в эту же секунду пошел снег. Тихий-тихий, ровный, он ложился на мое лицо, на восковую маску, которую я не узнавала, и мне вспомнилось: «Снегурка, не плачь, а то твои горячие слезы растопят тебя». Я бессильно рухнула на колени и взялась рукой за бортик гроба; подняться уже не смогла, поэтому папа Олега на руках вынес меня с кладбища.