Пусть она вернется - страница 6

– Марго, не пугай меня, – встревожился Тимоте. – Моргни, скажи хоть что-нибудь! Позвать врача? Папу?

При упоминании об отце я нахожу в себе силы покачать головой. Только не папу. После стольких лет метаний между надеждой и горем, после сплетен и косых взглядов он наконец-то обрел относительный покой, и я не хочу его нарушать.

– Можно мне воды…

Тим тут же бросается в кухню и приносит мне пластиковый стаканчик с водой. Он боится, что у меня будет нервный срыв и я запущу стаканом в стену? Должно быть, у меня совсем безумный вид. Я благодарно киваю и делаю несколько глотков, стараясь привести мысли в порядок. Что же я чувствую, в конце концов? Обиду? Страх? Ненависть? Все вместе по чуть-чуть. Если бы эмоции имели цвет, то чувство, которое я ощущаю, было бы темно-коричневым. Смесь красного гнева, желтой надежды и черной обиды. Вдобавок темно-коричневый явно не самый симпатичный цвет.

На несколько бесконечных секунд в моем домике воцаряется тишина.

У меня такое ощущение, будто я застряла в стиральной машине. Режим тщательной стирки, температура шестьдесят градусов. Замачивание, отжимание. Центрифуга прижимает меня к дивану.

– Как ты себя чувствуешь? Что с тобой?

Мой друг пытается заставить меня говорить, но мне хотелось, чтобы он догадался сам. Может быть, мне показалось и это воображение разыгралось накануне роковой годовщины. Картинка должна заменить слова, и я включаю перемотку. В замедленном темпе проплывают грандиозные панорамы, толпы радостных туристов, лазурные морские волны, улочки очаровательной деревеньки. Когда камера заглядывает в полную книг часовню, я замедляю видео, и мы видим там еще и выставку живописи. Наши глаза впиваются в экран, я нажимаю на паузу. Кровь, тоже темно-коричневая, бежит по моим жилам быстрее, бьется в висках и в запястьях. И я пожираю взглядом картину на экране – на ней изображена моя мать.

Цвет волос немного другой, кожа посмуглела, лицо похудело. Но это не ошибка. Я не могу ошибаться. Не на этот раз.

– Вау… Теперь понятно, – замечает Тимоте, явно тоже потрясенный увиденным.

Никаких «ты уверена» или «ну похожа, да». Он ее узнал, как и я. Мы некоторое время молчим. Когда я вновь решаюсь заговорить, то с трудом узнаю собственный голос.

– Корсика, серьезно? – выдавливаю я с горечью.

Это одно из немногих мест, где никто никогда не видел мою мать. А нам звонили. Люди видели ее в Париже, Марселе, Нанте или Ницце, в поезде или на перроне вокзала. В нескольких местах одновременно, я даже задавалась порой вопросом, не клонировали ли ее. Но ни разу на Корсике.

Мой лучший друг смыкает челюсти, и я вижу, как он пытается сделать бодрый вид.

– Это же только картина, может, ее там никогда и не было.

– Ну и вообще, может, это вовсе не она, – пытаюсь я убедить саму себя, прежде чем снова взглянуть на экран.

Тим секунду колеблется, однако природная непосредственность берет верх.

– Марго, я понимаю, ты не хочешь о ней говорить и все это в прошлом… Но если бы вдруг ты получила возможность проверить, то захотела бы ты?

Я откидываю голову на спинку дивана. После долгих лет жизни без матери, будто ее никогда и не существовало, говорить о ней вслух кажется чем-то противоестественным. Но я все-таки отвечаю:

– Я ведь уже задавала себе этот вопрос миллиард раз, но ответа так и не нашла. Сначала я думала, что да. Желание знать, что случилось, помогало мне в самом начале. Когда мы вообще не знали… ты помнишь.