Пустыня желаний - страница 4

– Он перестал с нами общаться, – продолжал второй мужчина, – он со всеми перестал общаться после того случая. Если бы мы и связались с ним, он ни за что бы не помог, узнав, что Ида снова решила туда вернуться. Он чётко дал понять, что навсегда отошёл от дел.

– Вы хотите сказать, что моя жена сейчас… Непонятно, что с ней! А вы отказываетесь предпринять меры, чтобы найти её и спасти? И единственный человек, который может починить вашу штуку, ни за что не согласится это сделать, потому что у него принципы? Какие могут быть принципы, когда речь идёт о жизни Иды?!

– Рэймонд, мы говорили ей, что это безумная идея. Мы просили её не делать глупостей, все просили. Половина лаборатории высмеивала эту экспедицию, говорила, что лучше заниматься настоящей наукой, а не домыслами, вторая – умоляла забыть всё, оставить в прошлом. Они ведь тогда даже доказательств никаких не привезли, не успели ничего забрать. Как сами улетели! Потом изобретатель закрылся у себя в хижине, а словам Иды никто так и не поверил. Но ты же её знаешь, она…

– Вот именно! Я знаю свою жену и не понимаю, зачем ты мне пересказываешь тот их провал. А если бы и ты её знал, то не уговаривал бы не возвращаться туда, а помог бы!

– Ты собираешься что-то делать, Рэй? – голос первого мужчины почему-то дрожал. Видимо, он тоже начал переживать.

– Нет, ничего уже не сделать, – пауза, которая понадобилась отцу, чтобы ответить, была такой длинной, что начала погружать меня, стоящего за дверью, в какое-то забытье. Мне показалось, что я отключаюсь. Но торопливо приближающиеся шаги включили меня обратно. Я спрятался за стеллаж с научными журналами и понял, что это был отец. Он ушёл, а из кабинета продолжали доноситься голоса незнакомых мужчин.

– Где они?! – спросил переживающий за маму после того, как что-то грохнуло. – Ты хочешь, чтобы я все ящики тут перевернул? Просто скажи, где её отчеты! Ты их видел?!

– Не дёргайся ты. Ида больше не вернётся. А изобретатель недоступен. Никто ничего не узнает, только болтай про это поменьше, особенно здесь.

Да уж. Большой получился сюрприз.

Не знаю, сколько я пробыл там, скованный страхом. Я пришёл в себя, сидя на полу: в ушах шумело, предметы вокруг двигались. В горле были странные ощущения, как будто туда затолкали яблоко. Или хурму. Наверное, всё же хурму, иначе почему во рту так сухо? Я попробовал сфокусироваться на картине на стене, чтобы встать. Не вышло. Мне пришлось ещё какое-то время оставаться на полу, и я начал разглядывать картину, ничего делать больше не получалось. На ней было четверо человек: светловолосая молодая женщина в костюме пилота (мама тоже делала такой хвост, когда собиралась на работу, а дома всегда ходила с распущенной прической), женщина постарше с длинными густыми чёрными волосами до колен, мечом в руках и множеством бус на шее, мужчина в костюме, как у блондинки, и ещё один мужчина странной внешности. Полумрак кабинета меня смутил, но когда я смог встать, чтобы из него выбраться, рассмотрел этого человека получше: у него действительно не было ушей, а над переносицей расположилась странная полоска, похожая то ли на глубокую морщину, то ли на шрам. Может, это был вообще не человек, но какая разница, столько бус тоже никто не носит и с мечами никто не ходит – фантазии художника позволено всё.

Так мне рассказывали родители. Мы ведь не только термос с собой на прогулку брали. Иногда мы совершали творческие вылазки: вооружались холстами, красками, складными стульями и отправлялись рисовать пейзажи. Или друг друга. Картины получались такие, что без слёз смотреть на них мы не могли. Хорошо, что это были слёзы смеха. Однажды я хотел нарисовать единорога, а получилась свинья. Мама, учившая меня, что мир такой, каким мы его сами видим, и в нём есть только то, чего мы сами хотим, предложила нарисовать рог, торчащий из-за дерева. В итоге волшебная лошадь с мечом на голове на картине всё-таки присутствовала, просто она спряталась за елью. Папа тогда сказал, что автор – это тот, у кого есть полная свобода действий, он может играть и экспериментировать без условностей и запретов, которыми окутана жизнь, ведь он создаёт то, чего не было до него. Только автору известно, каким должно быть его творчество. И лишь сейчас я начал понимать, что это было не о картинах.