В один из таких художественных походов мы были у подножия горы, вдоль которого текла река. Ближе к вершине виднелась хижина. Мама рассказала, что там живет её бывший коллега, ушедший на пенсию. Двенадцать мне, конечно, исполнялось только через неделю, но сложить два плюс два я уже мог – всё-таки сын учёных.
И я просто пошёл. А что оставалось делать? Я не понимал, куда пропала мама, не понимал, о каких полётах говорилось, ведь она физик, не понимал, что у них там сломалось и как я буду объяснять это человеку в хижине (я даже не знал, как к нему обращаться!). Но я понимал: речь шла именно о нём и кроме него никто не поможет. Даже папа! Папа, который никогда не бросал дело на полпути, решил ничего не предпринимать. Ну и что, что остальные отказались, ну и что, что изобретатель не выходит на связь? Откуда отец знает, что он не заговорит с ним? Почему поверил, что он откажется помочь в вопросе жизни и смерти? С каждым шагом образ отца, сильного, уверенного, никогда не отступающего от цели и защищающего нас рассыпался на всё более мелкие кусочки. А образ матери ускользал. Мне казалось, я больше не испытаю того спокойствия, которое чувствовал, когда она обнимала меня. Это было всё, чего мне хотелось тогда – чтобы она обняла меня, и мир снова стал добрым, без опасности и несправедливости, которые душили крепче и крепче.
Я побежал. Бросился в дождь. Когда я выходил из лаборатории он накрапывал, но теперь разошёлся так, что хлестал по щекам, будто мокрыми плётками, залил глаза так, что я почти ничего не видел, просто бежал. Зато хурма из горла исчезла.
В конце концов я собрался с силами и признал невозможность дойти до изобретателя пешком. Нужно было хотя бы доехать до реки, на берегу которой мы с родителями писали пейзажи. Я смутно соображал и не сразу вспомнил, что не видел на ней моста. Окончательно отрезвил меня водитель попутки, которую я поймал. Он задал вопрос: «Ты идёшь на гору? А как ты переберёшься на другой берег?»
Действительно, как? Судя по карте, завалявшейся у него в бардачке, сделать это было негде – река огибала почти всё подножие без намёка на какую-то переправу. И даже там, где она поворачивала, устремляясь вдаль, через неё было не перебраться. Вариант переплыть казался неразумным, течение унесло бы меня раньше, чем я бы успел позвать на помощь. Да и кого звать? Карта сообщала, что вокруг нет ни одного поселения. Значит, и людей там нет. Разве кто забредает порисовать – при мысли об этом в горле снова что-то защекотало.
– Может, дело в том, что карта старая? – спросил я у водителя, чтобы как-то отвлечься. – Выглядит не очень.
– Да кому там мосты нужны! Вокруг полно гор – гуляй не хочу! Тебе одному приспичило именно на эту забраться, за всю жизнь таких ненормальных не встречал. Чего ты там не видел?
А я даже не знал, что ответить. Мне, вечно жившему в режиме «я познаю мир», казалось естественным гулять там, где никогда не гулял. Там, где никто никогда не был – тоже. Даже сквозь горечь страха и обиды на происходящее, которые меня так и не покинули, пробивался интерес маленького исследователя и куча вопросов: почему никто не захотел перебраться на тот берег, почему в таком красивом месте никто не живёт, как на вершине горы построили хижину, если доставить туда людей и материалы не представляется возможным? К водителю тоже был вопрос: почему бы, имея старую карту, не наносить на неё новые объекты, появляющиеся на трассе, по которой ты, по твоим же словам, ездишь каждый день на работу и обратно двадцать лет подряд? А потому что ему ни до трассы, ни до всего мира вокруг дела не было. Его режим жизни, видимо, чем-то походил на существование робота. Я это понял, когда попросил остановить меня у автозаправки, и он удивился, что она существует:
