Но как я ни скучал, мне нравилась операционная сестра Вера – незамужняя, моего возраста, слегка курносая, с ярким румянцем на щеках и с соболиными бровями. Она всегда была веселая и улыбалась приятной улыбкой. Девушки наши все замечали и меня поддразнивали:
– Заглядываешься на Веру? Вот мы расскажем твоей Дине.
Я долго крепился, но все-таки назначил Вере свидание. Мы уговорились встретиться под вечер на берегу реки Мологи, возле крыльца купальни. Первое свидание, тихий берег реки, закат солнца – все было романтично. Вера пришла в синем облегающем костюме и понравилась мне еще больше, чем в халате. Мы далеко ушли по берегу и все чаще, как бы невзначай, касались друг друга. По крутой тропке мы спускались к реке, где густо росли кусты. Я шел первым и протянул ей руку. Она прыгнула мне навстречу – ее пепельные волосы защекотали мою щеку. Потом я написал об этом стихи:
Было или не было? —
Трудно сказать,
Было или не было,
Надо угадать.
Было или не было
Встречи на крыльце?
Было или не было
Улыбки на лице?
Было или не было
Тропки под горой?
Было или не было
Тумана за рекой?
Было или не было
Утренней зари?
Было или не было,
Смотри – не говори.
Было или не было
Пепельных волос?
Было или не было —
Трудный вопрос…
* * *
Из участковой больницы неподалеку от Бежецка привезли старушку в тяжелом состоянии. Как раз в те дни мы проходили терапию. Доктор предложила нам выслушать ее легкие – в одних участках были сплошные хрипы, в других дыхание не прослушивалось совсем.
– Какой ваш диагноз? – спросила терапевт.
– Наверное, это воспаление легких.
– Вы правы. Что надо сделать, чтобы подтвердить диагноз?
– Надо сделать рентгеновское исследование.
Терапевт сказала больной:
– Бабушка, вам надо сделать рентген. Вам когда-нибудь рентген раньше делали?
– Нет, милая, ренгену мне не давали. А вот просвечивание давали.
– Какое просвечивание? – удивилась терапевт. – В той больнице нет аппарата.
Больная объяснила:
– Дохтур через большую трубу меня просвечивал. Занавески закрыл, свету из лампы на меня направил и говорит «подымай, мол, рубашку выше». А сам в две трубы большие меня просвечивал и болезнь мою определил.
Терапевт пожала плечами:
– Ничего не понимаю, какая-то странная история.
Больной нужны были антибиотики, но их в больнице так и не было. Через несколько дней она умерла. Мы уже видели в больнице несколько смертей – к этому тоже надо было привыкать. Мы рассказали историю об ее «просвечивании» Амбарцуму. Он нахмурился:
– Кажется, я догадываюсь, в чем дело. Я сам работал в той больнице, пока меня не взял сюда Василий Иванович.
В Бежецком районе было несколько участковых больниц на двадцать пять кроватей, и вскоре Амбарцум повез нас на санитарной полуторке в ту больницу. Из нее вышел улыбающийся врач. Вид его нас поразил: страшно лохматый, небритый, в грязном халате на полуголом теле, в рваных галошах на босых ногах. Невозможно было себе представить, что перед нами врач на работе. Медицина – интеллигентная профессия, и сам вид врача должен это отражать. Больные в полупустых палатах тоже выглядели страшно запущенными. Все как в чеховских описаниях больниц сто лет назад. Операционная еще больше поражала: запыленная комната с паутиной, с облезлыми стенами и грязными окнами. В шкафах лежали заржавевшие от неупотребления инструменты. Амбарцум с грустью сказал:
– Здесь я когда-то делал операции, даже резекции желудка.
