Сначала я подумал, что одиночество будет спасением. Но очень скоро оно превратилось в пытку. Стены давили на меня, их холодная серость была словно отражением того, что я чувствовал внутри.
Я слышал звуки за дверью – шаги, голоса. Иногда – смех или выкрики других заключённых. Но каждый раз, когда кто-то проходил мимо моей камеры, я ощущал ненависть. Она была повсюду: в звуках, в тишине, в тех взглядах, которые я ловил через небольшое окошко в двери.
Демон больше не говорил со мной. После того как он заставил меня заявить, что я не жалею и готов убивать снова, он исчез. Он добился своего, и теперь я остался один. Но одиночество не приносило облегчения. Оно только подчёркивало мою беспомощность.
Всё вокруг будто бы было настроено против меня. В какой-то момент я по-настоящему почувствовал себя жертвой. Не того, что я сделал, а того, что меня вообще поместили сюда. Казалось, весь мир восстал против меня, а я только защищался. Демон изредка возвращался, чтобы усугубить это чувство. Он шептал: «Ты здесь потому, что они тебя боятся. Ты сильнее их. Помни об этом».
Но эти шёпоты не приносили покоя. Они только усиливали страх и боль. Иногда я думал: «А что, если он больше не вернётся? Если это всё, что осталось от меня?»
Ночи были самыми худшими. В темноте казалось, что стены сжимаются, что этот небольшой мир, ограниченный четырьмя стенами, скоро поглотит меня. Мне было страшно, но не за себя, а за то, что я никогда не смогу вернуть то, что отнял.
***
Каждый день в СИЗО начинался одинаково. Открывалась тяжёлая дверь, охранник выкрикивал мою фамилию, и я вставал. Лишние движения были лишними звуками, а звуки здесь значили больше, чем слова.
Прогулки… Их сложно было назвать отдыхом. Выход на улицу напоминал издевательство. Маленький двор, окружённый высокими бетонными стенами с железной крышей вверху. Иногда я слышал птиц, и это было почти как встреча с кем-то родным, живым. Холодный ветер, который проникал сквозь щели, обжигал кожу, но мне это нравилось – хотя бы что-то настоящее.
На прогулке я иногда видел других заключённых. Они не знали, кто я такой, но будто бы догадывались. Взгляды были короткими, подозрительными. Сначала никто не пытался заговорить, но однажды один мужчина прокричал мне из соседнего бокса:
– Эй, кто там гуляет?
Я не ответил. Как мне нужно было описать себя? Ведь я не знал кто я теперь, ведь даже в своём отражении я различал лишь взгляд незнакомца, устремлённый на меня…
Когда я возвращался в камеру, мне казалось, что этот короткий вопрос остаётся со мной дольше, чем я хотел.
Оперативники вызывали меня в кабинет несколько раз. Каждый раз одно и то же:
– Ну что, как тебе твоя новая жизнь? Может расскажешь зачем ты это сделал? О чём ты вообще думал?
Они хотели ответа, но я не мог его дать. Демон подталкивал меня к агрессии: «Скажи им, что ты бы сделал это снова. Пусть боятся». Но я молчал. В какой-то момент это начало выводить их из себя.
– Тебя что, язык отняло? На камеру ты ведёшь себя гораздо смелее.
Я только смотрел на них, и один из оперативников, молодой, раздражённый, крикнул:
– Ты думаешь, ты тут умный самый, да? Такое гнильё как ты к стенки надо ставить, вы не заслуживаете жизни!
В его голосе я слышал ненависть, которая раньше звучала во мне самом. Она будто заполняла весь кабинет.
Охранники… Они были другими. Для них я был просто ещё одним «номером». Кто-то относился равнодушно, кто-то позволял себе грубости.
