На любую.
Для себя же определял присутствие на всех этих почти ежевечерних встречах, как епитимью. Не можешь в этот вечер быть чем-то полезным? Изволь слушать о «чингизидах», «вильгельмах телях», «эфиопских львах»…
То были любимейшие ездовые Элен. Вскочив на каждого, она могла часами скакать по выжженной прерии собственного мозга, грызя сладости, облизывая губы и потея.
Томно причмокивая и страстно дыша, по нескольку раз она одаривала нас безумными историями о своих головокружительных и всегда необыкновенно порочных романах, в которых фигурировали таинственные незнакомцы, загадочные иностранцы, два безусых корнета и даже…
– Имён, я по понятным причинам не назову, но великий князь… Нет-нет, умолкаю…
В этих рассказах была чудовищная морбидность. Эс назвал бы это «патологией». Я же не знаю, как определить общий посыл историй Элен… Просто вспоминая их, я зажмуриваюсь, а хохот и ужас раздирают меня изнутри.
35
В тот майский вечер Элен явилась в особенно приподнятом настроении. Нечто новое, горделивое и пугающее проступало в ее осанке, а духи пахли яростнее обычного.
– Я устраиваю благотворительный приём. Soirée à la russe26. Она тряхнула копной немытых волос.
Мы с Верой недоуменно переглянулись.
– Да-да, здесь, на чужбине следует помнить о своих корнях. Нельзя забывать о соотечественниках, судьба к которым оказалась не столь благосклонна. – Все расходы по передаче даров нуждающимся я беру на себя. А вы же, душа моя, не откажитесь пожертвовать несколько комплектов, ну там 5—10, пару дюжин, наконец, для благой цели. Каждый, да внеси посильную лепту, – важно докончила она.
Это было что-то новое. Русский вечер? Я всегда думал, что Элен слишком ленива для подобных мероприятий. Верно, в ее жизни произошло нечто исключительное.
– Вы это сами придумали? – не выдержал я.
– Сама – не сама, какая разница, – отмахнулась Элен, царственно раздувая широкие ноздри.
– Конечно-конечно! – вступилась Вера, – мы непременно придем.
– Почтем за честь, – обреченно подтвердил я.
– В субботу, к семи. И захватите пару-тройку бутылочек вина, ну и там десерт, фрукты, – скомандовала Элен и загрохотала по лестнице, даже не вкусив шоколада с вареньем.
Оказалось, что m-lle Жемочкина поселилась возле башни Сен-Жак, на рю де Риволи. Крайне недурственный район. Вполне буржуазный. Уже на подходе к дому, из окон третьего этажа, мы услышали русскую речь и звуки граммофона. Голоса звучали очень громко, один показался мне подозрительно и неприятно знакомым.
Дверь открылась. Увы, я оказался прав. Раскрылись хищные объятия:
– Ба! Какими судьбами? Как поживаете, кого прижимаете? – радостно возопил Плеснёв. – Миль пардон за мой солдафонский юмор, Вера Филаретовна: шум фронта, злая воркотня фортуны, лишения и голод. Мерзавец был уже изрядно подшофе. – О! Я вижу, вы притаранили винца? Весьма кстати! Позвольте я вас провожу.
Тут нас перехватила хозяйка, церемонно расцеловавшись с Верой и небрежно сунув мне влажную руку.
– Прошу в гостиную, – оттеснив Плеснёва мощным крупом, протрубила Элен. – Все общество уже в сборе.
«Общество!» – вздрогнул я. «Воображаю этот зверинец!»
36
Стол был сервирован эклектично. Варшавское серебро и тарелки с отколотой глазурью. Многочисленные пирожные мирно соседствовали с арбузом, селедками, связкой баранок и, стоявшей в уголке, полупустой вазочкой черной икры. Преобладали же на пиру напитки: недорогое шампанское, дешевое бургундское, пара бутылок коньяка, а также водка и пиво. Мы опоздали всего на полчаса, однако присутствующие уже успели закусить, некоторые даже слишком.
