Элен усадила Веру по правую руку, предоставив мне самому выбрать себе место. Я вынужденно оказался рядом с Плеснёвым, удачно разместившемся напротив икры.
Нас наскоро представили присутствующим. Помимо хозяйки и моего мохнатого знакомца за столом было два офицера, имен которых я не запомнил (третий воин прямо в сапогах возлежал поодаль, на потертом кожаном диване), испуганная дамочка неопределенного возраста, как оказалось – двоюродная сестра Элен, громоздкий господин лет пятидесяти, отрекомендовавшийся графом Чамовым, его бесцветная жена, а также возвышавшийся слева от хозяйки очень тонкий и очень молодой человек в пенсне и форменной тужурке железнодорожного инженера.
– Господа! – вскочил Плеснёв, наполняя фужеры, стопки и стаканы. – Господа, этот тост я желал бы возгласить за нашу прелестную хозяйку, ибо она достойна! Достойна всяческого восторга и прочая… Но! Видит небо, сейчас созрела насущность в другом алаверды. В эту тяжелую и страшную минуту для всего нашего отечества я, а также все остальные, просто обязаны осушить сосуды за нашу милую, истекающую кровью Россию!
– Виват, – чертом из табакерки вскочил первый офицер.
– Боже царя хра-а-ани, – с трудом поднявшись, затянул второй.
– Пью ренессанс отчизны, – веско чмокнул губами граф.
Плеснёв задышал мне в ухо вином:
– Хозяйка наша, обереги ее бог, бель фамм Элен извелась от одиночества до последней невозможности, вот и пригласила голубка побольше мужеского пола в поисках пары. Но господа офицеры больше коньяком интересуются. Не желают ее прелестей. Одна надежда осталась – этот вот блестящий вьюношь-инженер. Из поляков, глуп фантастически, эталонно. Ружицкий фамилия. Элен его изжуёт и проглотит!
Плеснёву хотелось поделиться накопившимися секретами и сплетнями. Впрочем, в создавшейся ситуации, это оказалось кстати: по крайней мере я был избавлен от необходимости поддерживать светскую беседу с остальными представителями зоосада.
– Я тебе, Самедов, как старому гимназическому товарищу всю правду. Ты только, смотри, никому! Чур не фискалить, брат-камчадал! – он горько рассмеялся. – Оглянись вокруг, друже: экие вокруг нас джунгли! Элен – самка в охоте. Двоюродная сестрица ее, Дашенька, только пару недель прибывши из, кажется, Саратова, также. Вот хозяйка и ее судьбу надеется пристроить куда-нибудь. Ещё имеется медвежуть Чамов со своей молью-женушкой. Ну и остальные – обычная публика с улицы Вожирар. Огрызки и объедки империи.
Я подлил ему бургундского.
– За встречу старых друзей, Петя!
Мы выпили, Плеснёв обильно закусил икрой и продолжил:
– Обрати внимание: граф Чамов. Презаба-а-авный субъект! По повадкам совершенный алеут. Большой мастер пожрать, сам же себя считает гурманом, любит развести лясы: виноградные улитки, мерная стерлядь, то да сё. При этом имеет удивительное хобби: поэзия. Тискает ужасные стихи, у нас в газете говорят, что от этой лирики воняет стухшим бараньим рагу. Его так и прозвали «Кулинарный граф». На редкость примитивный организм, духовное простейшее.
Элен в это время громко рассказывала о своих знакомствах среди петербургской богемы:
– Вино скисло до уксуса, а мужчины перестали быть талантливы. И дело не в том, что они не создают искусство! Что искусство – лицемерие и блажь! Самое страшное, мужчины перестали быть талантливы в любви, стали холодны и мелки, словно гуппи. Вот раньше, до войны. Возьмем Хлебникова, я близко знала Велика… Он не только писал громокипящие стихи! Стихи – пустое! Как он умел, как он умел… Впрочем, не хочу вас фраппировать, вы и так считаете меня распутной. Хотя, это комплимент для женщины. Вы согласны, Ружицкий? Отчего вы молчите? Фу, тюлень!
