– Делайте, что хотите, только потом не пожалейте, – сказала она. – Гай, сынок, если ты поймешь, что ошибся в выборе, я буду с тобой, так и знай.
Гай опустил глаза и слегка разомкнул губы. Этого еще не хватало, внук и так не слишком уверен в своем решении, а мать пытается его окончательно разубедить; нужно научить мальчишку думать собственной головой, но не чужими мыслями. Хорошо бы он еще при этом не вздумал выдать семью королю, но последствия зависят уже не от Гая.
– Пусть выбирает сам, – отрезал Ирвин, – хватит на него давить.
– Именно, хватит, – ответила Джан. – Гай, ты знаешь, где можно меня найти.
И спокойно, ровным шагом, вскинув голову и опустив руки, прямые и крепкие, как палки, Джан Силиван вышла за дверь. Гай же мгновенно вскинулся, но не встал и из комнаты не вышел, а тонкие брови внука сошлись на переносице, почти как у бабки. Нет в нем ничего ни материнского, ни отцовского, кроме крови, и Ирвина согрела изнутри тщеславная гордость.
– Вернись на место, мы не договорили, – сказал он почти дружески.
Гай расправил плечи, выпрямился, прислонившись к спинке стула и приняв спокойный вид. Он умел оставаться хладнокровным, даже если глаза лихорадочно блестели, но будет очень неплохо, если в будущем внук научится сдерживать себя еще лучше. В этот раз Ирвин не сказал ни слова, лишь окинул тоскливым взглядом комнату и подумал, что если не удастся исполнить замысел, значит, он жил и делал нужные для появления на свет ребенка четырех кровей зря.
Миританство – вот настоящая религия, которой граф Силиван был верен на протяжении всей жизни, но никто его не поддержал, даже жена, привезшая с собой из Донгмина томик учения Рина. Что уж говорить о младшем сыне, ставшим консилистким священником, забыть бы навсегда сыновние белые волосы и красные глаза… Впрочем, и не увидят. Во что веровал Деметрий, кроме самого себя, обиженного жизнью и непонятого остальными, по его скромному мнению, не имела понятия даже Вен. Джан была потеряна в своей южной вере, а Гай слишком мягкотел, чтобы выбрать религию по душе.
– Я же сказал, – уже с гораздо большим энтузиазмом произнес Гай, посмотрев на деда в упор, – я согласен.
– Вот и отлично, – благосклонно кивнул Ирвин. – И постарайся впредь не забывать, что у тебя есть не только твои желания, но и долг перед семьей.
– Я не забуду, – ответил Гай. – Могу ли я уйти?
– Что ж, ступай, если хочешь. Но если ты собираешься говорить с матерью, лучше повремени, – сказал Ирвин.
– Почему? – Гай поднял голову и слегка прищурился.
– Потому что я тебе так приказал, – резко сказал граф Силиван. – Хватит об этом. Ты собирался идти, так иди. И будь добр – больше не поучай старших.
– Как скажете, – голос у Гая не то чтобы дрогнул, но и ровным не остался, а брови сошлись в одну линию. Он отвернулся и медленно пошел к двери.
Внук ушел, а старый граф все смотрел на оставленный стул и думал. Мальчик оказался строптив, как сам Ирвин в его годы, но, кажется, и умом пошел в деда. Ему просто нужно немного времени, чтобы принять свою судьбу.
Молодому Ольсену Ирвин уже написал небольшое дружеское письмецо, а между строк вплел намеки на возможность породниться, конечно, не упоминая ни четыре крови, ни старую веру, незачем его смущать. Чем меньше он будет знать, тем крепче будет его душевный покой. Тем легче в случае необходимости будет отказаться от этого союза.
– Ну что, доволен? – резкий голос жены иглой вонзился в ухо.
