Повезло еще, что он хотя бы молчит. Не выносит ей мозг. Выносить мозг и читать нотации – это мамина привилегия. Какое счастье, что мама сейчас на йоге.
– Завтрак на столе, – буркнул папа и закрыл за собой дверь чуть громче обычного.
– Диктатор! – крикнула Кине ему вслед.
Она встала, вытряхнула пыль из волос в слабой попытке сохранить достоинство, но даже если оно у нее когда-то и было, то сейчас осталось под кроватью. Вместе со свитером, который Кине когда-то нарочно потеряла, и тюбиком клея с блестками. Унижение не отпускало. Она чуть не заплакала, но злость оказалась сильнее. Никто не желает ее понимать. Ее вечно заставляют делать то, что ей совершенно не нравится.
Кине открыла шкаф, в котором мама заставляла ее наводить порядок, вытащила рюкзак, с которым ее заставляли ходить в школу, спустилась по скрипучей лестнице в кухню. Завтракать почему-то надо обязательно в кухне. Папа поставил на стол кукурузные хлопья. Кине села на свой шаткий стул, залила хлопья обезжиренным молоком – мама считала цельное молоко губительным для здоровья, – и взяла в руку ложку, которой ее заставляли есть с самого детства. Не чайную, не столовую, а так, что-то среднее.
Кине хрустела хлопьями и украдкой поглядывала на папу. Он сидел за ноутбуком и читал новости. Кине почувствовала, как к ней возвращаются кое-какие утраченные позиции: при маме папа никогда себе этого не позволяет. Кухня – не место для компьютера.
Мама помешана на том, чтобы все было на своем месте. Даже бактерии. Насколько Кине понимает, в ванной и на кухне живут разные бактерии, встретившись, они могут развязать войну. То есть злейшие враги невидимых тварей из ванной находятся в посудомоечной машине. А еще кто-то говорит, что это у Кине бурная фантазия… Ну-ну…
Вот из-за всех этих маминых теорий люди и верят, что она ведет суперздоровый образ жизни. Что она Супер-Суннёве. Но будь она и в самом деле такая супер, она бы не поедала тайком миндальные пирожные под названием макарон. Мама думает, что никто ничего не замечает, – как бы не так. Кине не один раз видела эти макарон в маминой спортивной сумке. Первый раз у Кине был форменный шок, она до сих пор его помнит. Два розовых пирожных лежали в прозрачной упаковке, рассчитанной на восемь штук. Восемь! Значит, мама успела съесть целых шесть штук, ни с кем не поделившись. Но главное, именно пирожные макарон она строго-настрого запрещает есть Кине, потому что это самая смертоносная сахарная бомба. Какое лицемерие!
Конечно, Кине об этом и словом не обмолвилась, хотя мама всегда настаивает, что нужно говорить обо всем открыто. А поговорить она любит. До такой степени, что иногда говорит сама с собой. Собственно, ради этого она и запрещает приносить на кухню компьютер: за столом нужно разговаривать, а не пялиться на экран. Только разговоры у взрослых очень скучные. Про работу да всякую фигню.
Папа говорит о своей геологии, о камнях и землетрясениях. О вероятности крупных природных катастроф, если что-то пойдет не так. А мама о гигиене и микробах в пище и о том, что из-за этой мелочи тоже могут произойти крупные катастрофы, если что-то пойдет не так.
Разве это нормально? Помнить, что в любой момент все полетит в тартарары, и париться из-за цельного молока?
Кине ополоснула свою миску и убрала ее в посудомоечную машину. Это требование приходилось выполнять после каждой еды. Потом вышла в прихожую, надела теплую куртку – тоже по требованию мамы, – потому что началась зима и в любимой камуфляжной куртке слишком холодно. Прихожая была тесной, и дверь в кухню никогда не закрывали, поэтому Кине по-прежнему видела папу. Чтобы хоть как-то уединиться, она натянула на голову капюшон. Если бы папа только понимал, до чего ей тошно, он бы ни за что не отправил ее в школу. Но у папы, у этого мохнатого орангутанга в ковбойке, нет ни капли сострадания.
