– Чего же я хочу? – её вопросы на вопросы, заданные им, уже порядком надоели.
– Быть с ним, не разлучаясь! – сказал Калеб.
Он был прав, конечно, но…
– Здесь моя дочь…
– О, Бога ради, Энн! – вскричал мужчина. – О чём ты? Здесь живёт моя дочь! Тебе же плевать на неё с того момента, как она родилась! Можно по пальцам пересчитать, сколько раз ты держала её на руках! Ты не знаешь даже, чем Эм любит заниматься, какие сказки ей нравятся! Ничего не знаешь о ней! Не смей говорить, что тебе она небезразлична, ведь это не так!
Женщина опустила голову, не в силах смириться с тем, как легко ему её пристыдить. Сидела молча, и снова заговорил Калеб.
– А, может быть, ты не так уж и нужна ему, тому, с кем ты так счастлива? Вы много говорите? Он знает о Эмме, о Колине? Что он о тебе знает? Надеюсь, не только то, какова ты в постели?!
– Замолчи, ты жёсток! – крикнула она.
– Да, я жесток! – подтвердил он. – Я жесток той жестокостью, которой ты меня пичкаешь из года и в год, Энн! С самого дня смерти сына! Ты меня обвинила, и я согласился, что виноват! Годами живу с этой виной, Энн! Хватит, оставь меня, я и дальше буду виновен в твоих глазах, но уходи, и не напоминай мне об этом! Я устал…
– Не прогоняй меня! – она поднялась, но в ней, похоже, не осталось ни капли если не понимания этого мужчины, то хотя бы тени принятия его боли, что должна была стать уже очевидна. Но…
– Ты не можешь диктовать мне условия, и мне не важно, что ты думаешь обо мне и о нём, я не буду больше говорить с тобой об этом! – Энн помолчала. – И твою ревность я больше не приемлю! Хочешь на свободу? Знай, тиски я не ослаблю…
В голосе женщины звучала невероятная злоба, какой он никогда ещё не слышал. Наверное, именно теперь, она показала ему, слепцу, лицо истины. Но готов он не был.
Она продолжала говорить:
– А теперь я ухожу! – она улыбнулась хищно. – Догадаешься, куда?.. Я буду поздно, дорогой! Не рассчитывай на развод!
Последнее она произнесла уже у дверей, получая какое – то садистское удовольствие от того, как ему больно. И вышла. Шаги её вскоре глухо зазвучали на втором этаже…
***
Его боль она разгадала неправильно. Калеб не чувствовал страдания от её слов, они его не задели. Но неожиданно, что – то болезненно колючее, опасное, зашевелилось в сердце, как зверь, демон разрушения. Боль физическая, не сравнимая с душевной, пронзила его грудь, в которой вдруг стало тесно и то самое сердце как будто выросло до невероятных размеров. Он сжал кулак на груди, ощупью добрался до своего кресла, не опустился, но плюхнулся в него, неожиданно грузно и тяжело. Закрыл глаза, преодолевая боль. Лицо его было напряжено, плохо справляясь с тем, что пережил и переживал сейчас, он завалился на бок, почти ложась на подлокотник. Страх поднялся в нём, страх неизвестности и страх за Эмму, маленькую Эм, что спала наверху, но скоро должна была проснуться.
– Эмма… – пробормотал он, прежде, чем потерять сознание.
***
За пределами времени Калеб находился недолго, но всё же, очнувшись, не услышал тишины. Его ушей, и на минуту позже, сознания, достиг плач Эммы, а затем её возглас:
– Папа, папочка!
Он не был обеспокоен, отец Эммы был в панике. Боль ещё не совсем потухла в его груди, и она же отделила его от обожаемой дочки. Он не знал, и не мог угадать, как поступит она с ним: отпустит или скрутит в самый ответственный миг. Он чувствовал слабость в теле, Калебу казалось, что в нём никогда не было сил. Однако, Эмма снова позвала его, а затем он услышал её надрывные рыдания и всхлипы:
