Все его и её вещи поместились с раздувшийся до исполинских размеров чемодан. И ему тоже предстояло совершить путешествие, вместе с парочкой неприкаянных.
***
Всё или почти было готово к отъезду, оставалось уладить лишь одну деталь. То, что должно даться легко, оказывается самым трудным, и отодвигается, как можно дальше. Но, когда угрюмым тёмным силуэтом около двери возвышается чемодан, сил тянуть время уже не хватает, несмотря на всю тяжесть предстоящего.
А предстоял мужчине ещё один тягостный разговор с Энн, его женой. И уже утром, спеша расставить все точки над «i», он нашёл её в спальне, без позволения прошёл внутрь, сказал единственное, что хотел ей сообщить:
– Я уезжаю, насовсем! Эмма едет со мной! После случившегося ей небезопасно находиться так близко к тебе!
– Почему?
– Ты можешь сделать ей плохо! Я этого не допущу! – сказал он холодно, без лишних слов. Только необходимое пояснение, ничего больше.
– Но я тоже…
– Причастна к Эмме? —закончил он за женщину. – Ты причастна ко всему дурному, что с нею случилось! Я её чуть не потерял по твоей вине! И теперь уже я никогда тебе этого не прощу!
Он замолчал:
– Так вот, я скорее с радостью потеряю тебя, чем её! Я годами терял тебя, но всё силился не верить в это, переменить это! Теперь пора признать: ты не со мной, а я – не твой! Мне нужно одно…
– Что?
– Не тревожь нас, не вторгайся в нашу жизнь, довольно! Ты никогда не будешь иметь к дочери никакого отношения! Мы начинаем с чистого листа: жить и любить…
– Но я…
– А ты оставайся, в твоём распоряжении теперь целый дом, никто тебя не побеспокоит, но потребует того же. Твоя жизнь теперь зависит от тебя!
Она подумала немного:
– Куда ты… вы едите? Вы ещё вернётесь?
– В Ливерпуле нас ждут Сара и Эрик! Мы будем жить у них постоянно!
– Вы приедете в Лондон ещё?
– Я приеду…
На секунду глаза Энн засветились надеждой, но:
– Я буду приезжать на могилу сына! И навестить родителей! Больше у меня в Лондоне не будет никаких дел.
Он вышел из её спальни, не дожидаясь, пока она придумает очередной вопрос.
***
День путешествия, отправная точка будущего, светлого и радужного.
В зрелые годы Эмма всегда вспоминала то утро грядущего нового дня.
Она едва смогла закончить завтрак, и долго пытливо наблюдала, как отец пьёт кофе. Потом всё же не усидела на стуле, вскочила, подбежала к отцу и, ведомая жадным нетерпением, схватила его за руку, потянула с места:
– Папа, давай быстрее, мы же опоздаем!
Калеб рассмеялся, поддаваясь дочери:
– Нет, Эм! Никуда мы не опоздаем, мы не успеем опоздать… – он на ходу сгрёб дочь в охапку, чмокнул её в щёку, – наш поезд только вечером… Когда ты стала такой нетерпеливой?
– Я как ты… – объявила она. – Ты же тоже хочешь поскорее уехать!
Девочка не спрашивала, но утверждала. Перед ответом Калеб успел подумать, что для четырёх лет дочь проявляет поразительную прозорливость:
– Ты права, милая!
На секунду он отвёл взгляд от её родного лица, её, самых красивых для него глаз, взглянул на потолок. Увидел, всего на долю секунды увидел незабываемое, нестираемое личико Колина, каким оно было и каким навсегда осталось…
– Да, Эм, я очень хочу поскорее уехать…
Он крепко обнял её, прижал к себе так, чтобы она не видела его лица, и почувствовал, как глаза стали от слёз влажными…
***
Такси подъехало раньше намеченного, и Калеб принял это за добрый знак; то, что он делал было правильно.
Спешно надев ботинки, Эмма приоткрыла входную дверь, высунула наружу любопытный носишко. Ей нравилось наблюдать сквозь щелочку, как за воротами туда-сюда сновали люди, кое-кто пересекал улицу, хлопали дверцы машин. Она давно не бывала на улице, и всё казалось девочке удивительным, даже собиравшиеся в грозные синие тучи пушистые сероватые облака, различимые за кронами деревьев. Кажется, мостовая уже промокла от первых капель дождя, хотя никто не спешил вынуть зонт.
