– Я тебя понимаю, дочь, – ответил человек, которого с каждым днём всё больше подавляла тяжесть происходящего. – Понимаю твои намерения и восхищаюсь твоей решимостью, но меня тревожит масштаб задачи, которую ты решила взвалить на себя. Ты ведь всё ещё почти ребёнок!
–Слава Богу! —воскликнула она, садясь на край огромной кровати, которую любострастный Де Грааф делил порой сразу с тремя или четырьмя любовницами. – Если бы это было не так, мне бы и в голову не пришло снаряжать этот корабль. Но не беспокойся: быть молодой не значит быть безрассудной. Я тщательно обдумываю каждый шаг.
–Ты не слишком долго раздумывала, когда повесила капитана Тирадентеса, – заметил её отец. – Я всё ещё считаю, что его смерть была бесполезной.
–Часто жизни оказываются бесполезными, а не смерти. Я не думаю, что этот подлец когда-либо принёс кому-то хоть что-то хорошее.
Она поднялась с кровати, подошла к окну, снова взглянула на море, раскинувшееся за узкой полоской земли, где когда-то стоял Порт-Ройал, и, не оборачиваясь к отцу, сказала:
–Пора тебе серьёзно задуматься, готов ли ты помочь мне безоговорочно, или же у тебя остаются сомнения по поводу моих намерений. Я знаю, что это будет трудная война, и надежд на победу нет, но я всё равно её начну. Как говорил брат Ансельмо: «Важно не достичь Бога, а двигаться к Его свету». – Теперь она села на подоконник, и, обрамлённая небом и морем за спиной, с её детским лицом и ногами, болтавшими в воздухе, она выглядела скорее озорной девчонкой, обсуждающей весёлый пикник, чем решительной женщиной, готовящейся начать безумный крестовый поход. – Тебе следовало бы знать брата Ансельмо, – прошептала она почти неслышно. – Тебе стоило слушать его так, как слушала я все эти годы, чтобы понять, что эти бедные создания – такие же дети Господа, как и мы, и у них есть бессмертная душа, достойная спасения не меньше, чем наша.
–Может быть, ты права, – признал Мигель Эредиа, несколько озадаченный новым поворотом разговора. – Я никогда не задумывался об этом серьёзно, но не стану отрицать, что у них может быть бессмертная душа, если тебе так угодно. Но я не приемлю того, что, говоря о брате Ансельмо и Боге, ты вешаешь человека.
–Смерть этого негодяя не имеет к этому никакого отношения, – ответила она. – Это была простая месть, и если однажды Господь потребует от меня ответа, я за это отвечу. Но теперь та боль и ярость утихли, и важно только будущее.
–Какое будущее? Я не вижу в этом ни малейшего будущего.
–Как это не видишь? – почти возмутилась она. – Каждый человек, спасённый от рабства, уже сам по себе – будущее. Не наше, конечно, но их. И каждый раз, когда чёрный обретает свободу, другие понимают, что свобода возможна, и тоже начинают за неё бороться. Кто-то должен начать делать больше, чем просто говорить, и чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что, возможно, Господь избрал меня для этой задачи.
–Святые небеса! Да ты просто фанатичка, – притворно ужаснулся её отец. – Так вот что ты хочешь: стать фанатичкой, озарённой Светом Господа, готовой взяться за оружие?
–Есть большая разница между тем, чтобы быть «фанатичкой» и тем, чтобы бездействовать, – обиженно поправила его дочь. – Для брата Ансельмо отец Лас Касас был фанатиком, который в итоге принёс больше вреда, чем пользы своими призывами в защиту индейцев, но он предпочитал его тысячам священников, которые молча и соучастливо принимают бесконечные бесчинства, творящиеся ежедневно с чёрными, индейцами и метисами. Если я ошибаюсь, отправляясь в море, чтобы сражаться с работорговцами, моя ошибка ничтожна по сравнению с теми, кто ничего не делает. Бездействие может быть гораздо более виновным, чем действие.
