Радость наша Сесиль - страница 4



есть слово о прочих дверях, что открыты тебе.

«Маршрут корабельный историю, верно, продлял…»

«Маршрут корабельный историю, верно, продлял,
винты погудели – и стерли твое восприятие в пену…» – дослушать
отчизну, обретшую слово, легко человеку, зовущему луч
глубинами, давшими имя уходу войны,
а ставшие чистым призывом – макнутся в прили́вную благость:
так в чувство непросто прийти, если чувство слилось
с просторным «везде», что потребны другие запасы:
в лачуге алхимика небо кипит, ударяясь о стенки
отчаянной колбы, забравшей прозрачность у древних дыханий;
восполнена радость, призвавшая сонм кормовых
пробоин, тебя утоливших, тобой утоленных.

«Отплытье просрочено, стухли швартовы, заплесневел плеск…»

Отплытье просрочено, стухли швартовы, заплесневел плеск:
ты, в трюме слежавшийся сумрак, скажи: капитан корабля
изгибом туземного времени в душную даль завлечен?
Забыт на причале – в себе упакованный – вдох, маркировка блестит
звездой европейской, сумевшей военную соль наверстать:
упущенной сладостью входит заря в капитанские сны —
прозрачны шелка, и манящие линии фронта вовсю медовеют,
растаяла горечь прощанья: матросы восславить готовы
касания пресные, речью возгонку творя
тебе, привередливый груз отсырелого вкуса: с утра
морской набираешь воды, тяжелея, надеясь пустить
посудину эту на дно произвольного неба
еще до заката.

«Лазурь переварена, сытной прозрачностью жив…»

Лазурь переварена, сытной прозрачностью жив
отряд насекомых, отправленный в точку костра —
кто знал, что огонь разрастется? Не видно с небес
подробностей, въевшихся в знамя, какими дотлеет
решимость народная всякую власть устранить: оставайся,
душа, где зияют разбитые окна управы… Стекольщик
осколок реки в задымленную раму вправляет, а птицы
латают пиджак депутата – вытаскивать пули из тел —
задача для клюва понятная: хваткостью песенной вынуть
латунную гладкость истории, чуя железный сердечник,
его своенравную стать принимая как данность.

«Сквозь кожу сосут комары добровольное время…»

Сквозь кожу сосут комары добровольное время,
не в силах взлететь, кучевым тяжелея нутром:
«Кто небо засунул в тебя, комариный живот, не признал
в гудении звездную взвесь, распыленную в пронятый воздух…»
Для вдоха сырье разговором нащупано – вряд ли отпрянет, так что же
ты медлишь, рассвет, заплутал в обесцвеченных звеньях метафор —
конвойный грядет перекур, раздвигая границы дыханья;
легко улизнет с постамента крылатый укус, где хлопкóм
ладони прикрыто мгновенье… От пыли дыхательный путь
протерт умозрительной ветошью, взятой из книг
о днях комариной печали, о том, как свобода роится
и просит сравненья о мире.

«Согласно легенде, сбежавшая нечисть свои разроняла глаза…»

Согласно легенде, сбежавшая нечисть свои разроняла глаза,
они приживались во мхах, прирастая ко дням стебельковым:
в глазницах иссяк дословесный, понятный сомнению клейстер,
а может, его не бывало и вовсе; но лучше помедлить – рука офицера
запрячет в нагрудный карман тишину, песнопение сажи,
лесную прохладу, свивание гнезд, переставленный сумрак
(все двигали мебель, отсутствие света к столу приравняв) —
дыханье костра воспарит, обнимая всей жгучестью эту способность
распасться золой, прожигая согласье с легендой
сквозным ощущеньем: лишь это жилище укроет
пришедшую зиму от стужи – и нас навсегда сохранит
от вражьих рассказов, столь милых бессмертному сердцу.

«Понятье былой чистоты отменил человек…»

Понятье былой чистоты отменил человек,