Рандеву - страница 5



Не холод, а тоска ведёт его домой,
где ржавая вода течёт из крана
и женщина под действием дурмана
живёт давно заражена тоской.
Там праздника ушедшего следы;
немытая посуда ждёт хозяйку,
под ёлкой сын ножом вскрывает зайку,
засыпанного блёстками слюды.
И всё же в дом – вымучивать любовь
и притворяться выглядеть беспечно,
спасаясь в мыслях, что ничто не вечно,
и пить вино, разогревая кровь.
Ну, вот и снег прошёл, он шёл всю ночь,
теперь зима пойдёт на мягких лапах
искать в сугробах мандаринный запах,
жаль, улицы пусты, и некому помочь.

«Когда просыпаюсь с рассветом…»

Когда просыпаюсь с рассветом
и ночь закрывает свой зонт,
я вижу, как розовым цветом
заря залила горизонт.
И слабая нищенка-память,
ещё не проснувшись вполне,
старается быстро избавить
меня от видений во сне.
Дом всё ещё спит, и суставы
его еле слышно скрипят,
а с поля волшебные травы
ко мне дотянуться хотят.
И я безмятежно зеваю,
дела отложив на «потом»,
как будто на миг застываю
в лакуне меж явью и сном.

«Поскольку в мире одеял…»

Поскольку в мире одеял,
где имманентность истин спорна,
любовь, как ни была б упорна,
всегда проходит перевал.
И сколь за нею не спеши,
за скал гранитною громадой
чужой не разглядеть души,
а разглядишь – не будешь рада.
Не отличить Добра от Зла,
иные утвержденья ложны.
Так их взаимосвязи сложны,
что остаётся лишь зола
от столкновений их горячих,
а если б было всё иначе,
то Завтра было бы Вчера.
и в воз впрягались кучера.

«Питавшаяся взглядами жильца…»

Питавшаяся взглядами жильца,
в часах кукушка с голоду скончалась,
и миг начала, как и миг конца,
исчезли, будто время рассчиталось
с долгами, и, закрыв счета у всех,
кто в доме жил, оно свой ток прервало,
и маятник застыл в движении вверх,
не дотянув до точки перевала.
Как если бы девятый вал морской
застыл навек, ударившись о твердь…
Нет времени за роковой чертой,
чертой, которая зовётся Смерть.
И Дом, готовясь перейти черту,
забыв жильцов, не может дать ответы:
чьи призраки тревожат темноту,
чьи дотлевают на стенах портреты.

«Капитан потянет за верёвку…»

Капитан потянет за верёвку,
пароход басисто заревёт.
Разменял на медь я сторублёвку,
а кассирша медных денег не берёт.
И «за так» вести не соглашается —
что ей уши с мёртвого осла.
Бьет волна о борт – корабль качается —
скудный профит у такого ремесла.
Сарафаны расцвели на верхней палубе,
ветры им подолы теребят,
а на пристани клюют и гадят голуби,
провожают и встречают всех подряд.
Заскрипят колеса пароходные,
станет шире меж причалом щель.
Позовёт их вдаль пространство водное
и обманет всех, кого манила цель.
Станут плицы мокрыми ладошками
бить по морю или, может, по реке.
Капитану в кителе с застёжками
будет мниться что-то вдалеке.
И не описать рефлексию щемящую:
смесь духов, пеньки и гальюна.
Отплывает от причала настоящее.
Надолго, а может, навсегда.

«Когда-нибудь я упаду…»

Когда-нибудь я упаду
и больше никогда не встану.
Когда и где, в каком году? —
Тогда, когда я жить устану.
Так сильно истончится нить,
что Мойре оборвать придётся
То, что уже не починить,
Ведь там где тонко, там и рвётся.
И не поможет ворожба
чинить разбитое корыто.
И кончится моя Судьба,
И будет прошлое забыто.
Тогда исчезнет Мир большой.
Что в бренном теле пребывает.
А что произойдёт с душой,
Не знаю я, и жаль, никто не знает.

«Октябрь проходит, а за ним Зима…»

Октябрь проходит, а за ним Зима
морозит по ночам незрелую рябину.
Мой дом в тоске, и скоро я сама,
Собрав нехитрый скарб, его покину.