Рассинхрон - страница 11

Я отпустил струну, чтобы она успокоилась. Аня сразу же закурила, взяла со стола бутылку, и лишь заметив, что та опустела, перевела взгляд на меня. В нём читалось удивление и – совсем в глубине – небольшой момент ужаса.

– Слушай, но ведь я совсем про другое хотела тебе соврать!

Она уже поняла, что произошло и наблюдать реакцию человека после того, как ты его «отпустил» – это и есть самое неприятное. Даже если ты и привык.

– Господи, да как ты это устроил? – сокрушалась Аня, – Я конечно, пьяная сейчас, но пока ещё никому не пробалтывалась!

– Ты сама спросила, в этом ли мой талант.

– Так ты умеешь вытягивать из людей правду?! А «библиотекарь» – это твоя кличка и прикрытие для ФСБ?

– Аня, тебе надо ложиться спать, а завтра утром мы встретимся и обсудим – если ты, конечно, хочешь после этого, чтобы я и дальше тебе помогал – как мы собираемся передвигаться по острову. И должен тебе тоже кое в чём признаться – водить скутер я не умею, а если б даже и умел, то по таким горам ни за что б на нём не поехал.

– Нет! – она вдруг стала очень серьёзной, – И я ведь до сих пор не спросила, как тебя зовут!

– Дима.

– Дима, если всё действительно так ужасно, то не оставляй меня, пожалуйста!

Лишь тогда я заметил, что в уголке её глаза уже долго копится крупная слеза и сейчас, смешавшись с тушью для ресниц, она сползла по её щеке густым чёрным следом.

Аня стёрла её салфеткой, но со своим бледным, не тронутым загаром лицом, напомнила теперь тёмную Мадонну с одноимённой картины Мунка.

А я посмотрел ей в глаза и сказал:

– Теперь ты понимаешь, почему девушки здесь не пользуются косметикой? Даже если ты не испытываешь грусти или радости, она тут обязательно потечет из-за жары.

И тогда слёзы, которые она стоически сдерживала двое последних суток, пока добиралась сюда из Москвы, наконец, пришли к ней.

Не смотря на то, что с соседних столиков на нас подозрительно косились – впрочем, здесь, наверняка, случались ещё и не такие драмы – я ждал, когда она выплачется.

Это заняло всего несколько минут, после которых Аня вновь взяла себя в руки, тогда я и рассказал ей про своё утреннее видение – ведь она должна понимать, что на этом острове всё не так просто.

И мне понравилась та серьёзность, с какой она принялась строить свои догадки, после чего ей уже без труда удалось вытянуть из меня обещание сводить её на «волшебную гору».

– Только имей в виду, что когда я зайду за тобой в пять утра, ты должна быть полностью собрана и готова к выходу, – проговорил я, вставая из-за стола и завершая свой инструктаж, – Восход ждать не будет.

Аня только собралась мне что-то ответить или возразить, но тут со стороны отельной кухни выпорхнула босоногая девочка лет трёх, в кремовом платье и двумя большими розовыми бантами на голове, она начала что-то петь, кружась между столами, пока не остановилась перед нашим, с удивлённым почтением взглянула на Аню и продолжила песню.

На лбу и щеках девочки красовались широкие белые круги – так поступают, спасая лица от солнечных ожогов, люди из соседней Мьянмы, которых тайцы нанимают в качестве гастрарбайтеров. Девочка пела Ане песню на бирманском языке, обращаясь уже лично к ней, и в этом пение заключался такой жизненный оптимизм, что Аня стала вдруг подпевать – точнее, издавать мурлыкающие звуки и на её лицо вновь вернулась улыбка.

А я попрощался и покинул двух девушек, которые, о чём-то похохатывая меж собой, вступили в диалог на лишь им двоим понятном языке.