– Я делаю все, что в моих силах, дедушка, – негромко сказал Йоханнес, пытаясь избегать взгляда Эрнста.
– Нет, – твердо сказал тот. – Не делаешь, иначе бы ты не потерял церковь.
– Довольно, – вмешалась Мона. – Пошли.
Йоханнес вышел через заднюю дверь и оглядел двор и обшарпанные сараи, а Мона в это время нашла свою сумку и переобулась в уличную обувь. Во дворе разгуливал один из их теперь уже слишком многочисленных павлинов. Он издал длинный, пронзительный крик. Двое других, прохаживавшихся поблизости, ответили ему. В свое время его прабабушка и прадедушка купили пару этих экзотических птиц, и с тех пор они терроризировали окрестности своими криками.
Мона взяла сына под руку, и они пошли между хлевами к узкой дорожке за их домом, которая вела к пасторскому саду и церкви.
Йоханнес шел по высокой траве, а Мона пошла по тропинке, которую Эрнст протаптывал между фермой и церковью в течение шестидесяти лет. Тропинка была узкой. Ее утоптал тяжелыми шагами один человек. Он ходил здесь день за днем. Год за годом. Десятилетие за десятилетием.
– Думаю, папа никогда не простит нас за всю эту историю с церковью, – грустно сказала Мона.
– Да, не простит.
Йоханнес посмотрел на большой резервуар для навозной жижи, стоявший на поле справа от них. У него были мощные бетонные стены, а над ними был натянут толстый прорезиненный брезент. Запах навозной жижи слегка бил в нос. Перед резервуаром лежала пара жирных свиней. Всего они держали одиннадцать.
– Если бы только он хотя бы в чем-то мог быть как ты, – продолжала она. – Ты быстро простил приходской совет и умеешь налаживать отношения с Беатой.
Йоханнес устало вздохнул. Под его ботинками ломалась сухая трава. Мона крепко схватила его за руку.
– Ты слышал об этой пропавшей женщине?
– Нет.
– Могильщик рассказал мне вчера вечером. Я вспомнила ее имя, это она писала в нашей газете о преподавании религии в школе и вообще об этой теме.
Йоханнес усмехнулся.
– И что с ней случилось?
– Понятия не имею. Хеннинг просто сказал, что дети этой женщины провели с Беатой большую часть вечера, а Питер в это время помогал мужу искать ее.
– Они поссорились? – спросил Йоханнес.
– Да, наверное, так и есть, – кивнула Мона и отвернулась. – Но сегодня утром в городе было много полицейских.
На фоне серо-голубого неба церковь казалась особенно светлой, особенно красивой. Как только Йоханнес прошел через низкие двери, он услышал орган и всем телом почувствовал звуки. Затем он медленно пошел в сторону алтаря и сел позади единственного находящегося в церкви человека. Он слегка наклонился вперед.
– Вы находите успокоение?
Клаус медленно повернулся к нему, его изможденное лицо говорило само за себя.
– Нет.
Йоханнес заботливо положил руку ему на плечо.
– Я сочувствую вам и буду молиться за вас сегодня вечером.
* * *
Нассрин пошевелила плечами.
– Больно? – спросила Дея.
Девушка подняла на нее взгляд.
– Нет.
– Это от кайтинга?
В юности Дея немного занималась серфингом и до сих пор помнила полное онемение под лопатками, которое проходило не сразу.
– Нет, мне не больно, – повторила Нассрин.
– Ладно, не больно – так не больно, но я могу определить перетренированное плечо, когда вижу его, – сказала Дея и добавила: – Позаботьтесь о себе. В конце концов, нам всем важно, чтобы мы были в отличной форме, верно?
Нассрин опустила взгляд.
– Для того чтобы сидеть за столом и кликать мышкой, у меня прекрасная форма, – парировала она.
