– Ненавижу эту стерву! – не унималась Спринтерша. – Обычно заходишь в её кабинет, и глаза разбегаются – не знаешь, куда их прятать. Сидит она перед тобой такая: жуёт шоколадные конфеты, даже не глотая, а изрядно пожевав, сплёвывает сладкое месиво в мусорную корзину. Видели уже?
Мы приветливо кивнули, не зная, что сказать.
– Она специально их жрёт перед нами, чтоб мы слюной захлебнулись. А конфеты все импортные; муж плешивый по блату достаёт. Он сын какой-то важной шишки: машина, дача, все дела. Вот как мы поступим: вы проникните в её кабинет и стырите брюссельскую конфету – или откуда она к нам прибыла!?
– Зачем? – изумлённо воскликнули мы, недоверчиво глядя друг на друга.
– Восстановить справедливость. Сделаете дело – вольётесь в нашу банду. Такие уроды нам не помешают! Всё ясно, Раз-Два?
– Мы никогда не воровали, – запротестовала я. – Не знаю, что тут можно сделать.
– Так, – взбесилась рыжая Спринтерша, – не для того я столько здесь говна сожрала, чтобы теперь меня овца четвероногая учила. Я знаю, что тут можно сделать, ясно? Я!
– Оставь их в покое, – дребезжащим голосом вмешалась Полубаба.
– Тебя никто не спрашивает, дура безногая! – оскалилась на неё Спринтерша, затем снова обратилась к нам: – Полубаба настолько тупа, что не видит, как вы уродливы. А я вижу и пытаюсь помочь. Сначала помогите мне, а потом я помогу вам – возьму под своё крылышко; у меня всё по-честному. Считайте это проверкой.
– И как же мы это провернём? – поинтересовалась ты.
– Каждый вечер после работы директриса рулит к вахтёрше, полуглухой старухе лет восьмидесяти четырёх, и отдаёт ей ключи на хранение. План такой: предстанете перед хрычовкой, как вы есть – четверорукие, четвероногие и, небось, напугаете её до потери пульса, а то, глядишь, карга и вовсе окочурится – вот будет забава! – довольная, гоготнула Спринтерша и, прежде чем продолжить, сделала затяжную паузу, ожидая произведённого эффекта, но его почему-то не последовало: – Шучу, выживет, падла, – вырвалось у неё почти с досадой, – такие не дохнут. Короче, отвлекайте старушонку, пока Сопля не стянет ключи, – и она махнула рукой в сторону ближайшего окна.
У окна сидела самая юная обитательница палаты и беспечно лузгала семечки. На вид ей было лет одиннадцать, и ничем её внешность не выделялась, кроме щуплого телосложения.
– Поздно вечером сделаем дело, – заключила Спринтерша вальяжно, – а сейчас – свободны.
Она говорила о нашем уродстве как об обычном, повседневном явлении, не стесняясь в выборе цветастых выражений. Это меня сильно смущало. Я порывалась взбунтоваться и сказать ей решительное «нет», но ты взяла меня за руку и крепко сжала. И тогда я поняла – тырешилась на кражу. Иначе и быть не могло; мы охотно унижаемся перед негодяями – это стало привычкой. Спринтерша тем временем достала небольшую картонную коробку из стенного шкафа, подозвала к себе Соплю и Торбу – крепко-слаженную девушку с розовым лицом и толстыми ручищами – и они втроём вышли из палаты.
– И побить её нельзя, – полпалаты встанет грудью на защиту, – в полголоса размышляла Полубаба, – и дружить с ней невозможно, да к тому же и бессмысленно.
– Куда это они собрались?
– Будут клей в вёдра подливать, – бесстрастно ответила Полубаба.
– Это ещё зачем? – спросила ты вызывающе.
– Мстят за попранную честь, очень уж обидчивые стали. Рассказать? Местные уборщицы на той неделе притащили на работу своих детей. А тем мелким тварям попался на глаза один из наших. Короче, обступила мелкота позорная калеку и начала над ним глумиться – радоваться чужой беде.
