ожидаемым ожиданным коварная влага, клятое страдание! Alveolus,
palatumdurum, palatummolle1: «в защиту, в защиту!» – хотя, какая там защита? –
так, для красного словца – а глаза заморгали быстро, а потом захлопали, а потом и
раскрылись, будто удивляясь… и зажмурились, сцедив слезу; и вспыхнули,
зардевшись, щёки: «Ах, как трудно, трудно жить…» – язычок (ulula), отросток
заднего края palatummolle, издал тремоло, да что там тремоло, содрогнулась вся
ротоглотка и сжалась перед тем как раздаться и! глотнула подсунутую пилюлю…
горькую, горькую… но такую сладкую: «Нет – шептали губы, – нет, нет! – а сами
снова тянулись к краю, за которым – ах! боль, моль, мука и страдание, и
пробивает пот. – Страдаю, но живу; живу, страдая… моя жизнь… – шептали, -
страдаю страдательно, живу живительно, пью… пью… – как бы тут украсить?.. –
пью… – не могу никак, – глотаю эту-у-у влагу, отравляющую моё «живу»!» П-п-
па-ра-докс…
Здесь я предлагаю читателю отложить книгу и дать переломленному страстным
рококо и уставшему от бесконечных периодов и метафор вниманию некоторое
время для отдыха (сутки).
…и плавно… к делу:
…когда, однажды, доктор: «хи-хи-хи да ха-ха-ха! Увы, да, увы и ах! Ух! Ей-
богу! Чёрт возьми!» – ворвался к нему с мороза (не говорят же, «с жары» -
говорят, врываются с мороза, да и зима была у нас на дворе, «Зима!.. – сказал поэт.
– Крестьянин торжествуя…» (хотел бы я видеть торжествующего от прихода зимы
крестьянина. Как-то я спросил одного крестьянина, не видя у него в хате ванны
или душа: «А где же вы моетесь?» «В речке», – ответил крестьянин. «А зимой? –
полюбопытствовал я. «Да сколько той зимы?! – ответил крестьянин).
1 Это всё части рта… не имеет смысла переводить… как части речи.
20
Поэтому, какая жара? – сплошное общее место; ворвался раскрашенный как
клоун, разодетый как франт, что и по В. И. Далю называется: хват, щеголь,
модник, а по известному фасцинологу, так: петух, павлин, гоголь, пижон, фраер,
хлыщ, фигляр… я бы здесь остановился, – «хи-хи-хи, – да, – ха-ха-ха!» – потому
что, какое франтовство, какая раскраска могла скрыть от проницательного глаза?..
профессор, профессор – он был проницателен, проницателен ещё с тех пор, когда
под взглядами испуганной кошки и иронично, снова же, настроенного своего
папаши-профессора, уселся он за йенских романтиков; с тех пор как Луна, без
которой (уже было замечено) не бывает ни любви, ни жизни, заглянула в окно и,
не церемонясь, выложила ему, с подробностями, всё, чем занимались студент
Жабинский и Софи этой ночью, по крайней мере, до того пункта, пока не изгнала
её (Луну), завистница Заря-Аврора, раскрашивая в ироничные, мягко говоря,
цвета небосвод, да и сама будучи в такие же тона, правильнее, такими же местами
раскрашена.
Можно ещё и так: пока она (Луна) ещё не покинула этот мир, под напором
Зари, красящей в ироничные, мягко говоря, снова же, цвета небосвод…
…и так можно: под напором красящей в ироничные цвета небосвод Зари.
Заметить здесь надо, что без зари, да и без солнца, да и без вечерних сумерек,
да и без ночи тоже…
За окном снова ночь,
Вновь некому тебе помочь,
Ты опять одна, опять одна,
О как жизнь твоя непроста, -
или:
И я всю ночь тебя любила,
Как будто вовсе не спала.
А утром солнце мне призналось,
Что ты со мной везде, всегда.1
…да! и без ночи – тоже не бывает ни жизни, и ни любви (ах, какое общее место;
душа радуется – для того, кто понимает).
