Он на секунду оторвался от телефона, посмотрел на меня и отвечает неожиданно дружелюбно: «Я свое дело знаю. Ему наркоз не повредит. Работай спокойно. Больной ведь не двигается?» «Нет, – говорю, – лежит замечательно, но ты-то не боишься? Вдруг выдаст какое-нибудь осложнение? Мало ли?»
«Не будет осложнений, – отвечает этот парень. – Я ему и лекарства никакого не ввел. Только соленую водичку в вену для понта. Ему не наркоз нужен, а анестезиолог. Вот он я! От меня осложнений не бывает».
Закончили мы, зашли внутрь, сняли с него маску, вынули иглу из вены, и я спрашиваю: «Тебе, наверно, еще надо полежать? Сколько нужно времени, пока придешь в себя?» А тот отвечает: «Нет, я не такой, как другие. У меня наркоз отходит моментально. Прямо сейчас могу идти!»
И ушли оба.
Больница притягивает к себе множество добровольцев. Богатые, ухоженные религиозные дамы, часто говорящие с английским акцентом, разносят бесплатные бутерброды, пироги, соки, чай и даже обеденные порции горячего для всех, кто пожелает. Для больных, их родственников, для сотрудников – для всякого голодного. Некоторые действуют от лица добровольческих организаций, некоторые сами покупают всякие приятные хрумкалки и пекут кексы… Некоторые приходят поиграть с больными детьми или, например, сделать маникюр пациенткам. Все привыкли к этому и даже особой благодарности не проявляют.
На днях я первый раз увидела среди добровольцев женщину с легким русским акцентом. Ее пристроили на центральном сестринском посту онкологического отделения отвечать на телефонные звонки. А то и правда никому не дозвонишься. Сестры заняты, секретарша перегружена, в общем, еще один человек очень даже может помочь.
Дальше картина маслом: подошла Беатрис и пожаловалась, что не может раздобыть какой-то бланк. Ей обещали поискать… но не сию минуту. «Тогда я пойду к врачам», – сказала Беатрис.
Тут добровольная помощница разгневалась не на шутку:
– Ты что, не можешь подождать? Ты знаешь, как загружены врачи в этом отделении? Обязательно по каждому пустяку морочить голову врачу? Сказано тебе – подожди!
Беатрис выдержала короткую паузу. Потом спросила:
– Ты кто здесь?
– Я добровольный помощник, – отчеканила наша соотечественница.
– А я кто? – ласково спросила Беатрис.
– Не знаю, – несколько сбавила тон помощница.
– Она – заведующая нашим отделением, – сказала секретарша, не отрываясь от бумаг.
– Очень приятно, – тихонько ответила волонтерка.
Мне платят зарплату за точность. Когда мы что-нибудь измеряем, то делаем это с ошибкой, о которой уведомлены заранее. И модели, которыми мы пользуемся, несут в себе погрешность. И алгоритмы. И расчеты. И излучение не точно той энергии, какую мы предполагаем. И дозы его не абсолютно такие, как мы их назначаем. Десятки тысяч физиков радиотерапии во всем мире только того и добиваются, чтобы суммарная ошибка всех на свете факторов не превышала пяти процентов. Хорошо-с!
А когда я, делая тончайшее измерение и погрузившись в научные размышления, не убрала металлический столик на колесиках из-под вращающейся пушки, и она врезалась в него с грохотом и сотрясением, и все отделение на несколько дней осталось без ускорителя – это как? Пять процентов или больше? Ведь незапланированный перерыв в лечении тоже оказывает влияние на развитие болезни… Как это будет в процентах?
А когда уборщик, которого строго предупредили не касаться сложного агрегата, возмущенно сказал: «Что ты мне объясняешь? Разве я не знаю? Я только стенку помою!» После чего моментально отключил разъемы на стене, чтобы они не мешали богатырскому размаху его тряпки? Все ангелы-хранители Хадассы оставили своих больных и слетелись туда, чтобы защитить нас от ужасных последствий несанкционированного отключения действующей системы.
