Мы ошибаемся, и еще как! Ошибаемся, выбирая специальность. А потом всю жизнь ошибаемся, не сожалея, что выбрали ее. Ошибаемся, считая, что управляем своей жизнью, и ошибаемся, думая, что от нас ничего не зависит. И поминутно ошибаемся, определяя, что для нас действительно важно, а чем можно поступиться, что следует оросить слезами, а что просто проводить улыбкой…
А в правописании сколько ошибок!!!
У меня была подруга, которая ошибалась всегда. Когда делала лабораторные по оптике. Когда решала обыкновенные дифференциальные уравнения. Когда выбирала фасон платья. Когда наотрез отказалась ехать с родителями в Израиль. Когда (с моего благословения) придумала, что вместо этого она лучше поедет строить БАМ. И когда не поехала из-за того, что вышла замуж за человека, внимательно следившего и указывавшего ей на все ее ошибки. Лет двадцать он ежеминутно отравлял ей жизнь, а потом бросил ее, чем совершил, пожалуй, единственную, ужасную ошибку в своей жизни хладнокровного умника.
Когда-то я была председателем совета пионерской дружины и страстно любила свою Советскую Родину, которая вроде не давала для этого никаких поводов… Эту ошибку я себе великодушно прощаю. Впрочем, как и все остальные.
Она была молодая, голубоглазая, с нежным розовым личиком. Ее звали Браха, и у нее был рак. Она лечилась у нас облучениями. Ожидая своей очереди, она обычно вышивала крестиком ветряные мельницы. Мы знали, что она родом из Голландии, и голубые мельницы в пяльцах это наглядно подтверждали.
Несмотря на то что ей было только двадцать пять лет, у нее было четверо детей. Она никогда не приводила с собой детей, как это делали другие пациенты, и муж ее никогда не появлялся у нас. У нее были хорошие шансы выздороветь – процентов шестьдесят.
Мы лечили ее на совесть. Это было тяжелое, почти жестокое лечение. Теперь доказано, что и гораздо меньшие дозы дают тот же терапевтический эффект. Но тогда этого не знали. Короче говоря, через месяц она вернулась с тяжелым осложнением от облучения и ей пришлось давать стероиды. Уже через пару недель ее милое овальное личико стало круглеть, фигура погрузнела, и через месяц Браху можно было узнать только по ее обычному золотистому парику. И по пяльцам с вышивкой. Она по-прежнему приносила их, чтобы не скучать в очереди к врачу, к которому приходила раз в неделю.
Потом ее лечение закончилось, и она перестала ходить к нам в отделение. Я встречала ее иногда на автобусной остановке. Она весила килограммов восемьдесят, по-прежнему была дружелюбна и приветлива. Мы всегда успевали поболтать минут десять, прежде чем автобусы развозили нас в разные стороны. Потом я встречала ее то с одним, то с несколькими детьми, и с каждой встречей Браха худела и молодела и опять выглядела неподобающе юной и хорошенькой. Единственное заметное изменение в ней – утрата безмятежности. Длинные юбки еле поспевали теперь за ее быстрыми шагами. Дети росли, старший пошел в школу – надо было торопиться.
И вдруг Браха снова обратилась к нам. С трехлетней малышкой Басей. У девочки нашли саркому. Ее оперировали, возили на консультацию в Америку – кроме облучения, ничего сделать было нельзя, и они стали ежедневно приходить к нам на лечение. Мама с дочкой шли по длинным коридорам, держась за руки. Обе в длинных платьях и в шляпках. Обе с голубыми глазами, похожие друг на друга. Только Браха жутко похудела. Я не решалась смотреть ей в лицо.
