На недоумённые взоры Руд ответит, утерев глаза. – Ещё три раза по столько же, а потом на Льдистое копьё!
Ветра, гуляющие по склонам поднимая зыбкие снежные шлейфы, разнесут по ущельям и хребтам смех, подхваченный всей сворой.
Люди не уходят бесследно каждым своим днём, каждым делом достойным, оставляя отпечаток в сердцах других.
На закате, в сгущающихся сумерках, часовой на надвратной башне частокола, накрепко сидящего в каменой клади, обступившего деревню лесных котов, углядел как со стороны дороги на курган Изгиррульва из сени лесов выехали приметные сани зашитых щитами бортов. Рог его пропел, единожды, весело так без опаски глася радостную весть, созывая деревеньку встречать героев на храбрость сердец порешивших наведаться в проклятые могильники.
Кипя варевом лестные коты объяли распахнувшиеся на две створы окованные врата. Вот только говоры да волнение радостное сгинули, одним видом возницы рыжеволосой, по-черному от горя лику по всему принесшую скорбную весть.
Ни на вождя, что не смотря на свой чин обогнал ребятню дорогой к вратам, ни на прочих не смотрела Алира, только на старушку что прочла своё горе одни взглядом зелёных очей воительницы. Вот и осталась она одна во всём мире, зачем ждать следующий рассвет коли не увидит его родная кровь. Еще меньше став, понурилась мать Ульда, тихо сотрясаясь плечами, а ражей не иначе лося клана воин пробил копьем сердце. Прокляла в сердцах свои ноги, что привели к порогу звать первого среди лучших топорника дурного нрава с собой!
Той же ночью два костра взовьются огненной кутерьмой яркой у приютившего кроной капище богов ясеня. Жадно вылижут останки языцы огненные, треща бревнами. Придут все от мало до велика, напутствовать вельву мудрую и война нелюбимого, в последний путь через черную реку и норами земными в предвечную кузню Сидраса на суд!
И сызнова виною неискупимой смотря на обездоленную мать поборника, Алира услышит за спиной какого из хольдов слова: «Ну хоть одной бедой меньше, прибрали боги смутьяна, дурную кровь!»
Крепок был вождя ближник на манер всех рысей пестрил кручёными жилами по крепкому телу и хороша была кованная полумаска на шеломе, вот только замялась аки жестянка, сведя крепкую дружбу с кулаком дочери клана ястреба. Но не этим подивила клан лесного кота гостья, другим поступком.
Подойдя к матери Ульда, склонив чело, возьмет она кинжал у той с пояса и надрежет ладонь и себе, и ей, надрежет под вздохи изумленья клана да помешает крепким ухватом. Невиданное от благородства дело свершая в глазах предков и богов, обвенчав кровью на родство! Следом кряжистой воительнице ритуал нерушимый повторит Скавел, про себя посетовав не ему пришла дельная мысль!
Мать Ульда смахнет слезы под множеством изумлённых взоров, еще давеча она была отжившей свой век одинокой старухой, лишившейся единственного сына, не нужной даже роду, а теперь породнилась через кровь разом с двумя кланами, да не просто породнилась, кровницей, по годам матерью стала вождю медведей и обласканной скальдами дочери вождя ястребов. Не было ей и при жизни сына здесь места, а теперича остаток века проживет в ином месте не столь гнилом на души злопамятные, в одном из двух иных кланов, где не будут в след плевать за грехи прошлого мужа, а чтить за жертву великого война любимого сына, справившего доблестью безбедный конец!
Несколько тяжких мгновения рысям казалось ну ничем их на веку боле не подивить! Эх не знали дубовы головы на что их грозные боги горазды.
