Мы, конечно, тоже повскакали со своих мест, иначе нас всех троих непременно смяли бы. Выпрыгнули мы удачно, угодив не на острую щебёнку и кочки, а на песчаную насыпь. Мельком я увидела, что девчонке лет четырнадцати с огромным мешком, который она зачем-то волочила за собой, повезло меньше: она упала неловко, прямо на какие-то булыжники, а затем ещё и перекатилась раза три, так что всё её лицо и грудь были в крови. Она завыла страшно, стараясь отползти подальше от покалечивших её камней, но выходило это у неё с трудом, потому что она ещё и ногу повредила, – кажется, у неё был сильный вывих.
В этот самый момент я поняла, что происходит с нами нечто ужасное, а никакое не удивительное приключение. Как во сне я поднялась и с силой и быстротой, каких и не подозревала в себе, побежала к редкому ольшанику, росшему невдалеке, а за мной бежали мама и вцепившийся в её платье Юваль. Этот рывок спас нас. За спиной мы слышали взрывы и угадывали всполохи жуткого пожара, но не оборачивались и не сбавляли шага.
Налётчики, на протяжении десяти-пятнадцати минут беспрерывно бомбившие и обстреливавшие поезд, летали по кругу и заходили на очередной обстрел со стороны пылавшего во многих местах города. Картины разрушений я себе не представляла, но почему-то подумала, что и наш милый дом погиб, а вместе с ним погиб и Васька, – от этой ужасной мысли я заревела так отчаянно, так горько, что мама прижала меня к себе, успокаивая и гладя по голове.
– Мама, а Васька ведь тоже сгорел! – причитала я, и слезы сами собой текли по моему лицу.
Возможность погибнуть самой я в тот момент не то чтобы отметала, а просто не считала это важным по сравнению с Васькиной смертью.
– Ну что ты, дурёха моя! – говорила мне с улыбкой мама. – Разве наш Васька таков? Да он раньше нас удрал из города, можешь не сомневаться!
– Правда?
– Да конечно же правда! Ещё бы он не понимал, какая опасность ему грозит. Ты вспомни, как он ухитрился утащить со стола целого цыплёнка, пока я чистила картошку в раковине, – это же надо было так изловчиться!
Я поверила в Васькино кошачье счастье и успокоилась. Мы вернулись к поезду и обомлели: на месте нашего и двух соседних вагонов было почерневшее месиво, а одна искорёженная платформа сползала с лязгом вниз, к ручью в камышах. Вокруг валялись догоравшие деревяшки, людские обугленные тела и пожитки. Чуть поодаль от полотна, ближе к леску, из которого мы возвратились, трупы погибших были целыми и не обгоревшими, – это лежали те, кто не сгорел в вагонах, но кого настигли осколки и пули. Мама застыла на месте и прижала нас к себе, но я успела увидеть несколько картин, которые навсегда остались в моей памяти. Одна из них была особенно жуткая. Ребёнок, ещё грудничок, ползал по телу убитой женщины и ревел исступлённо, хватая её ручками за грудь.
В эту минуту я утратила связь с реальностью и словно провалилась в яму, где не было времени и событий, где ничего не происходило, а стояла только лишённая смысла тишина.
Очнулась я уже в пути, в другом вагоне, набитом людьми ещё плотнее, чем в нашем первом, сгоревшем дотла. Прошло достаточно много времени с момента бомбёжки, день и ночь, – я это поняла, увидев, что утренний свет пробрался внутрь теплушки. Я всё ещё не могла оторваться от безвременья и пустоты, прицепившихся ко мне, – в этом, как я осознала позже, было моё спасение и избавление от страха, и за это я должна была благодарить судьбу, провидение, бога или чёрта, а может быть, и обоих сразу.
