Юваль сидел на краешке маминой длинной кофты и раскачивался, как китайский болванчик. Он, может быть, так выходил из ужаса, который мы пережили, или же просто неожиданно проснулся, а сейчас, чтобы не вставать и случайно не пихнуть кого-нибудь из спящих, разминал затёкшее тело на свой лад. Я попыталась сделать то же самое, но быстро устала и опять провалилась в сон.
Меня разбудили долгие протяжные гудки, доносившиеся с улицы. В вагоне стало намного свободнее и сразу как-то уютнее. Даже топчаны, накрытые мешками с соломой, казались уже не такими безобразными. Вот бы поспать на них, а не на полу, на котором мы были всё это время! Но непонятно всё-таки: куда делась почти треть людей? Мама сказала, что их зачем-то пересадили в другой поезд.
Дверь вагона открылась, и мы увидели неказистый полустанок и людей, бегавших по дощатому настилу в поисках кипятка, папирос, какой-нибудь еды или же простого закутка, где можно было притулиться в ожидании очередного состава. Это была почти нормальная жизнь.
Я что-то стала понимать, совсем немного, – меня осенило, что никакой злой тётки Войны нет, а есть, вероятно, война настоящая, которая только входит в мою жизнь.
Мама решила выйти из вагона и «разузнать всё у начальства», как она сказала. Но никакого начальства она не нашла и вернулась расстроенная. Все наши вещи сгорели в погибшем вагоне, кроме сумочки с документами, которую мама всегда носила с собой, и нам даже воды из колонки не во что было набрать. А день, чёрт его побери, начинался жаркий и душный.
К вагону подбежал толстяк в синей форме и грозно потребовал старшего. Какого ещё «старшего» он здесь решил найти? Мы захихикали, разглядывая вспотевшего и красного от натуги дядьку, но мама цыкнула на нас, и мы затихли, гадая про себя, отыщет он старшего или нет. Дядька, видимо, уже не первый вагон посетил, и он-то, надо полагать, и был на этом птичьем полустанке главным начальством, которое мама безуспешно разыскивала. Старшим по нашей теплушке оказался долговязый мужчина в очках. Кто его назначил на эту должность, никто не знал, и все таращились на объявившегося начальника со смесью удивления и надежды: вдруг оказалось, что все мы не предоставлены самим себе и воле случая, а находимся под присмотром руководства, которое знает, что нужно делать. Это успокоило народ, до того момента бестолково спрашивавший друг у друга, куда вообще поезд идёт и долго ли ещё быть ему в пути.
Разговор старшего и толстого дядьки происходил в полной тишине, и по окончании его стало ясно, что дядька сам мало что знает, а только от испуга делает вид, что ему известно всё. Но всё же какая-то определённость наступила: дядька сообщил, что мы уже за линией фронта, что бояться нам нечего, хотя, конечно, опасность окружения существовала, но нашим удалось отогнать немцев.
Кое-кто в теплушке закричал «ура!», и всем сразу стало радостно. Старики и некоторые женщины облегчённо заулыбались, но по лицам остальных взрослых, по их нервным несуразным движениям я шестым чувством поняла, что не очень-то они доверились словам дядьки.
Он торжественно объявил, что в какой-то Русе нас встретят и снабдят всем необходимым, а мы должны до этого времени подготовить списки эвакуированных.
«То есть как это?! Только что говорил, что немцев мы отогнали. Если так, то зачем нам куда-то ехать? Да он сам ничего не знает, враль толстопузый!» – возмущённо размышляла я, всё же стараясь как-то примирить слова дядьки об отогнанных немцах и то, что довелось мне видеть собственными глазами. Сомнения поселились во мне и глухо нашёптывали: как могли мы немцев отогнать, если они летали и летают до сих пор, где хотят, а наших вообще не видно нигде?
