В сентябре мы проезжали мимо седых полей, которые никто не убирал, и кое-где видели всполохи пожаров и совсем выгоревшие деревни – начисто, до головёшек; потом, в один из по-летнему жарких дней, нас всех пересчитали и велели уплотниться, потому что в нескольких вагонах должны были разместить раненых.
Эта новость потрясла меня. Раненых и убитых гражданских было сколько угодно, но ни одного военного я ещё не видела, и мне было жутко интересно хотя бы одним глазком взглянуть на них. Этому не суждено было сбыться: опять старший наш всё испортил. Он строго приказал из вагона даже и не думать высовываться, иначе ему придётся принять меры к нарушителям и сдать их в комендатуру. Помню, это был какой-то совсем крошечный городишко, зиявший остовами сгоревших домов и пребывавший в полном разорении и ужасе. Это я разглядела через щербину в вагонной стене, после того как погрузили раненых и поезд наш с грохотом отошёл от разбомбленного вокзала, набирая постепенно скорость.
Я была полна гордости за себя и маму, потому что наши соседи как-то сникли, услышав про раненых, а мы отнеслись к этой новости без внутренней паники: я – скорее с любопытством, а мама почти безразлично, как будто речь шла об обычных пассажирах. В самом деле, чего ещё бояться, если мы уже всё видели?
Москву мы проехали ночью, – об этом только спустя два дня нам сказал старший. Никто вообще не знал, что мы миновали столицу; поэтому-то наш поезд в ту ночь пыхтел вовсю, стараясь не сбавлять скорости, чего никогда раньше не делал. Москву я представляла себе только по рассказам взрослых и ужасно была зла на вездесущего старика, старосту нашего. Я вообразила себе, будто он виноват в том, что не довелось мне увидеть этот сказочный город. Теперь всю жизнь придётся жалеть об этом! Я надулась и чуть не заплакала от обиды. Мама, взглянув на меня, поняла причину моих переживаний и, кажется, впервые за всё это время улыбнулась.
Она была очень добрая и умная, моя мама, и всё на свете понимала и могла объяснить, поэтому решила удивить меня:
– Я была в Москве. Ничего особенного, город как город. Когда ты вырастешь, то обязательно побываешь там. В Москве живут твой родной дядя Ефим и его дети.
У меня расширились глаза от этой новости. Юваль тоже навострил уши. Вот это да! А мы и не знали, что в самом красивом городе Земли, в великом городе, у нас имеются родственники!
Я была просто оглушена. Забыв моментально про войну и другие неприятности, мы с Ювалем принялись выяснять, сколько вообще у нас родственников и кто где проживает. Но поскольку знали мы очень мало, то эта затея нам быстро наскучила. Я всего-то насчитала девять душ, включая Юваля и родителей, а мой младший братец взял да и уснул при подсчёте. Какое нахальство!
ХХХ
Я не запомнила, когда нас перестали бомбить. Случилось это, кажется, ещё перед Москвой. Стояли последние дни бабьего лета, яркие и тёплые, в высоком небе проплывали белые плотные облака, а лёгкий ласковый ветер, проносившийся по равнине, наполнял наш вагон пряными запахами с увядающих лугов, мимо которых мы, очарованные этой мирной красотой, проезжали теперь без всякого страха.
На фоне этой божественной чистоты стало понятно, что мы насквозь пропитаны разнообразной вонью. Теплушки пропахли человеческой нечистотой, мёртвой хваткой вцепившейся во всех, но до поры до времени никого не беспокоившей; сейчас же, когда люди перестали прислушиваться к звукам извне, к этим ужасным звукам, нёсшим смерть и ужас, вдруг во весь рост предстала перед ними другая напасть, до этого прятавшаяся в потаённых углах и ждавшая своего часа упорно, с подлым злорадством.
