Помолчали. Сказать хотелось много, закричать, чтобы в покое оставил. Да только знала – не оставит. Пока жив кто-то из нас, фарс будет продолжаться.
– Мира, – позвал, как только он звать умел: хрипло, сладко.
По коже мурашки побежали от зова, от слов несказанных. Тайных.
– Мне пора, – опустила голову на прохладную столешницу, губу закусила, чтоб не расплакаться.
– Позвони в срок, не затягивай. И да, касаемо соседа с первого этажа – если он еще раз пригласит тебя на свидание, я прострелю ему колени. До скорого.
Отбросила трубку прочь, словно она вдруг раскалилась.
Отчаянно рассмеялась.
Только что, в очередной раз, мне дали понять, что не просто присматривают – следят.
И, не стоило с насиженного места срываться, подстригаться, делать лишние движения. От возлюбленного все равно не скрыться.
Такая вот иллюзия свободы, мать ее.
***
Мне было четырнадцать, когда мать вышла замуж второй раз. Она оставила память о светлом образе отца в прошлом, отказалась от семейных фотоальбомов и нагоняющих уныние поездок на кладбище, заменив это свежим бракосочетанием, связанными с ним хлопотами.
«Мне слишком больно, нужно отвлечься» говорила родительница, закусывая губу.
Она поглядывала на меня все реже и реже, словно одним только видом я причиняла ей неудобства. «Ты слишком на него похожа» полюбила она говаривать после похорон. Кривила губы и уходила прочь, растирая виски пальцами, будто бы те принимались болеть.
Я не верила в ее скорбь, потому что та отдавала позированием и шаблонностью фраз. Разница между нами заключалась в том, что я выла ночами в подушку, заламывала в отчаянии пальцы, мать же ходила по магазинам, подбирая очередной вдовий наряд, а принимая многочисленных гостей, утирала совершенно сухие уголки глаз шелковым платком.
Папа умер молодым, внезапно. В один из дней привычно пошел на работу, где ближе к вечеру у него случился обширный инфаркт. До больницы не довезли.
Новый материн муж был на шесть лет ее младше, но в свои двадцать восемь уже имел приличный капитал, шикарный загородный дом, куда мы переехали. Наверное, ей льстили его богатство, молодость, и сам факт, что в жены он выбрал ее. Стоило признать, смотрелись они ровесниками и тот факт, что никто не подозревал о материном возрасте, тоже тешило ее самолюбие.
Тот период жизни был мрачным. Я тосковала по отцу, от горя и юношеского максимализма ввязываясь в неприятности. На мать и ее прохладцу было плевать – привыкла. С ранних детских лет мной занимался отец, пока она ездила на сьемки, показы, дефиле. А вот предательство ее – в виде замужества, отозвалось протестом. Я нарочно ввязывалась в дурные компании, курила травку, орала глупые песни (из репертуара «Сдохни, сука, сдохни!») на пару с такими же никому не нужными подростками. Мы с ней никогда не ладили. Наверное, поэтому я не надеялась быть услышанной и бунтовала исключительно для себя – только для того, чтобы знать: я не смирилась с ее предательством.
С самого раннего детства запомнилось, что ее никогда не было рядом.
Помню, как спрашивала по несколько раз на дню: «Где мама?». Отец же, придя с работы и отпустив восвояси очередную няньку, усаживал меня на одно колено и терпеливо объяснял – мама трудится. А я – тут он щелкал меня по курносому носу, – должна быть самостоятельной девочкой и если соскучилась, потерпеть, а если совсем уж невмоготу – написать ей письмо.
