— Есть. Не котлеты. Креветки, паста, чечевичный суп…
— Все, еду. Больше ни слова.
30. Глава 30. Вот как с таким жить?
Юра открывает мешочек с восковыми кубиками, принюхивается и достает один, а затем кидает его в рот.
Зря я выложил эту вонючку на стол.
Юра жует и бубнит:
— Говенная какая-то конфета, Вить, — кривится. — Раньше ведь нормальные делали ириски.
— Это не ириска, — кладу на стол картонку.
— А что это? — продолжает жевать. — Какая-нибудь новомодная херня с марципаном?
Поднимаю взгляд и говорю:
— Это соевый воск, Юр. Ароматизатор для шкафов.
Юра медленно моргает, выдергивает из нагрудного кармана платок, встряхивает, уничижительно глядя на меня, и выплевывает в платок разжеванный воск.
— Ну и козел же ты, — сворачивает платок и откладывает в сторону. — Я апплодирую твоему козлячеству стоя.
— Ты в следующий раз спрашивай, что ты собираешься сожрать, Юр, — взгляда не отвожу.
— Справедливо.
Кладу перед ним мешок с небольшими тонкими веточками и бутылочку клея:
— Сделай из этого десять деревьев. Сантиметров по десять.
Затем поднимаю с пола пакет с глиной.
— Мы сейчас реально будем заниматься детской поделкой?
— Ага.
— А поговорить?
— Ну, говори, — закатываю рукава рубашки и вываливаю на картонку влажную глину. — Говори и делай деревья.
— Серьезно?
— Да, Юра, — вновь поднимаю взгляд. — Я очень серьезен. Палочку к палочке приклеивай. Потом покрасить вату и прилепить к веточкам. Все охренеть как серьезно.
— Понял, — Юра высыпает веточки на стол. — Господи, Вить, у меня аж сердце куда-то в трусы закатилось и не выкатывается обратно. Злющий, как черт.
— Это я еще не злой.
— То есть у меня есть шанс сегодня найти смерть в твоей квартире, если не справлюсь с заданием?
— Тормози со своими шутками.
— Ясно, — Юра обиженно шмыгает и подхватывает две веточки. — А вообще, как дела, Вить?
— Кота, подумываю завести.
— Чего?
— У сильного независимого мужика должен быть кот, — разминаю глину.
— Ясно… Ну а кроме кота… как дела? Как там новая любовь? Лямур-тужур? — делает паузу. — Отымел ты ее нет?
— А почему тебя так волнует этот вопрос, — сминаю глину в пласт и поднимаю взгляд.
— Ну а о чем говорить мужикам еще? О бабах.
— Нет, я ее не отымел, — спокойно отвечаю я.
Юра откладывает веточки, откручивает крышечку от бутылька с клеем, подозрительно на меня поглядывая, а потом задает вопрос:
— А что так?
— Любишь ты копаться в грязном белье, Пастух, — хмыкаю я. — Своего нет?
— Мое знакомое и родное. Все пятна знаю.
— Думаешь, у меня грязные трусы повкуснее?
— Определенно, Вить, — выливает немного клея в крышечку, макает одну веточку и прикладывает ее к веточке потолще. — Ты другой. Знаешь, раньше было модно называть некоторых детей индиго, — переводит на меня взгляд. — Ты у нас мужик-индиго.
Леплю конус и приклеиваю его к картонке.
— Ты мне так и не ответишь?
— Не увидел целесообразности в соитии с лямур-тужур, — подхватываю пакет с песком. — Что тут непонятного?
— Что?
— Что слышал, — засыпаю песок в вулкан через узкое отверстие. — Лень одолела после бокала красного.
— Не понял.
— В воспоминания ушел, — откладываю остатки песка и лезу под стол за красным порошком.
Состав простой. Краситель, сода, лимонная кислота.
— В какие воспоминания?
— В такие, где жирные чебуреки из ларька, — перевожу взгляд на Юру, — были куда вкуснее сраной фуагры с черной икрой, а квас из ржавой бочки раскрывался таким букетом, который не раскроется в бутылке с Монтраше.
