Ни того, ни другого я сделать не успел: я начал падать. Я стоял посреди своего кабинета и заметил, что клонюсь вперед. Любой человек в подобной ситуации автоматически отбрасывает туловище назад. Я хотел выпрямиться – но тело меня не слушалось. Я продолжал падать. Время словно растягивалось: падал я не спеша, как на замедленной пленке.
Каждый знает по опыту: если падаешь вперед, нужно выставить перед собою руки. Однако и руки не шелохнулись. Тело перестало подчиняться голове. Прямо передо мной темнел журнальный столик. Я видел, что падаю лицом на столешницу, но избежать падения не мог.
Лбом я ударился о край стола, не ощутил боли, свалился на пол, но способность управлять руками и ногами не вернулась.
Услышав грохот, из дальней комнаты (они у нас были расположены анфиладой) прибежал сын, тогда еще школьник. Он увидел меня на полу с большой красной полосой вдоль лба и в испуге громко крикнул: «Папа, что с тобой?» От звука его голоса во мне что-то соединилось. Я почувствовал, что могу двигаться, и поднялся.
Позднее я прочел самиздатовскую работу о секретных исследованиях наших спецслужб. Их интересовали сверхвозможности человека, которые открывались с помощью йоговских упражнений. По поводу двух или трех методик в книге было сказано: «Неправильное выполнение этого упражнения ведет к смерти ученика».
Первым моим пациентом стал отец, Николай Иосифович. Жил он в Ленинграде. Это был красивый, волевой, физически крепкий человек. Не помню, чтобы он лежал дома с каким-нибудь бронхитом. Отец прошел войну с 28 июня 1941 года по 18 февраля 1945-го. Был трижды ранен.
У отца (он родом из Витебска) рано пробудились способности к живописи. Его взял к себе в ученики Юрий Пэн, учитель Марка Шагала. Профессиональным художником отец не стал – но рисовал до последнего дня. И сейчас передо мной висит его картина: берег Финского залива. Прозрачная вода и камни. Больше ничего. А смотреть можно часами.
Отцу было под шестьдесят, когда его ударил первый инфаркт. За ним последовал второй. После него отец не мог прийти в себя. Сидел дома. Не рисовал, почти не читал. Не мог ходить на службу. Это было дурным признаком. Я предложил ему свою помощь.
Тридцать с лишним лет назад мои занятия йогой выглядели даже не чудачеством, а полу сумасшествием. Что я стоял посреди комнаты на голове, мог, выгнав воздух из легких, подолгу не дышать, выходил раздетый на балкон в трескучий мороз, – это мне еще прощалось. Но когда, убедясь в исцеляющей силе йоги, я начал робко предлагать свои услуги в качестве консультанта и даже лекаря – это многим показалось странностью и легкомыслием.
С недоверием отнесся к моей готовности его лечить и отец. Я позвонил ему в Ленинград и сказал, что хочу приехать и привести в порядок его сердце. Он рассердился: «Меня консультируют лучшие профессора Ленинграда. Почему тебе кажется, что ты знаешь больше, чем они?»
– Не больше. Я знаю другое, чем они.
Я обиделся, но в Ленинград приехал.
Отец выглядел плохо. За чаем, среди новостей, я рассказал ему о йоге. У отца мое повествование не вызвало интереса.
– Я бросил все дела и приехал, – сказал я отцу. – Я не отбираю у тебя таблетки. Глотай, если они тебе помогают. Я предлагаю дополнительный способ лечения.
– Какой?
– Глубокое регулируемое дыхание.
– Это несерьезно! – засмеялся отец.
– Давай проверим! – ответил я. – Ты принимаешь таблетки для чего? Чтобы расширить сосуды. Но когда мы вдыхаем воздух, тоже происходит расширение кровеносных сосудов. В том числе самых мелких – капилляров. Если ты 4–5 раз в день станешь делать дыхательную гимнастику, ты сам, своей волей будешь расширять сосуды. Мало того, у тебя станут появляться новые. В том числе в сердечной мышце. К лекарствам у людей возникает привыкание. К дыханию привыкания быть не может.
