– Значит, говоришь, никакого товарища Рощина ты не знаешь?
– Нет.
– О плане побега тоже?
– Не осведомлен.
– Так-так, – заинтересовался Русланов и, обойдя меня с правой стороны, вернулся на свое место и сел. Он сверлил меня взглядом, но не задавал ни единого вопроса, словно пытался проникнуть в мои мысли и прочесть все, что я знаю. – «Не осведомлен», говоришь?
– Нет.
– Как давно ты находишься в этой больнице?
– С весны.
– Что «с весны»? Год, месяц, число, – и на каждое сказанное слово он стучал по столу ребром ладони.
– Апрель-май этого года, точно сказать не могу.
– Какого «этого» года? – более спокойно спросил Русланов, и я почувствовал, что за этим вопросом что-то есть, вроде второго дна.
– Одна тысяча девятьсот… – но тут я замолчал, пытаясь понять, какой сейчас год, и было ли все происходящее в этом году или, может быть, это было в прошлом, а может быть, и в позапрошлом году. Я думал, что держу ситуацию под контролем, что трезво рассуждаю, но, как оказалось, моя память дала сбой. Я начал думать о том, чего я еще не помню и, как оказалось, дыра в моей памяти была огромной.
– С кем из больных вступал в контакт, вел беседы? – Русланов взял листок и уткнулся в него, что означало, что он сверяет мои ответы с данными, имеющимися у него.
– Захаров из сто пятнадцатой, Демьянов из двадцать четвертой, – после моих ответов он едва кивал головой, почти незаметно.
– Климов из девятнадцатой.
Русланов поднял голову и посмотрел на меня своими красными глазами. Затем схватил карандаш и приготовился записывать.
– Последний? Фамилия, имя, отчество, номер палаты.
– Василий Климов, отчества не знаю, палата номер девятнадцать, – я не мог понять, что так заинтересовало Русланова, и полагал, что данные о Климове у него точно должны быть, и никакой тайны о нем быть не может. Я даже был почти уверен, что следующим на допросе в этой комнате будет непременно он, если не был здесь до меня.
– Зови старика, нужна карта Климова, – сказал Русланов одному из своей свиты – тому, которого, как мне казалось, я знал и был уверен в том, что перед тем, как пойти выполнять поручение дяди, он с тревогой и разочарованием посмотрел на меня.
Я постучался в дверь кабинета Василь Николаевича, но никто не ответил.
– Не знаете, дядя у себя? – спросил я у проходящей мимо Руси.
– Василь Николаевич был на пилораме, сейчас придет, – сказала женщина, только недавно вернувшаяся из города.
– Как в городе?
– По-прежнему все, ничего нового, мы ведь только вчера уехали. Вот проведи я здесь месяц или два, думаю, заметила бы перемены, а так чего и говорить. – В парадную дверь вошел Василь Николаевич.
– Руся, принеси нам с Климом чай, пожалуйста, – сказал он, а сам отворил дверь кабинета и пропустил меня внутрь.
По левую сторону от входа находился книжный шкаф во всю стену, а на противоположной стене было окно, перед ним стоял стол, отделанный зеленым сукном. Перед столом находились два кресла для собеседников. Справа, в углу, располагался камин, здесь же стоял большой сейф. Именно к нему и направился дядя; покрутив колесо то вправо, то влево он открыл тяжелую скрипучую дверцу и достал оттуда папку.
– Ты садись, сейчас Руся чай принесет, – сказал дядя, и в дверь постучали.
– Войдите! – крикнул Василь Николаевич, и в комнату вошла Руся с подносом. Она поставила серебряный чайник и две чашки на стол, а к ним подала сахар.
– Спасибо, когда Герман прибудет, попроси его зайти к нам, – попросил Василь Николаевич, и женщина кивнула. – Ах да, и еще, Вы были сегодня на почте?
