– Бориса видел, – отвлекая командира от болячек, сообщил Фёдор.
Но зря, наверное, сказал, потому что глаза Евсея Кузьмича помутнели, и он, повторяя друга, отвернулся, скрывая слёзы. Значит, это старческое – плакать по детям. Что по героям, что по непутёвым…
– А он меня довёз сюда. Но сказал, что в последний раз…
Фёдор обернул инструменты в тряпицу, подсунул под камень. Прикрыл тайничок травой.
– Ничего, Евсей Кузьмич, потихоньку-помаленьку, да одолеем. Не то одолевали. А на первый раз хватит – нам тоже пора, – кивнул на внучку. – Да и на могилки надо заехать. Не хворай, – вернул пожелание, полученное в начале встречи.
– И тебе того же, – поделился поровну добром старик.
Припадая на левую ногу, прошёл к велосипеду, придержал его, помогая Ане устроиться на раме. Долго смотрел вслед.
– Дедушка, а почему вы долбите этот камень? – отъехав на приличное расстояние, вернулась в свой мир любопытства Аня.
– Дело давнее, – попробовал отмахнуться Фёдор.
Но отказ получился ещё более интригующим, и девочка вывернула голову, требуя продолжения. Руль вильнул, колесо завязло в пыли, и пришлось остановиться. Забыв про вопрос, внучка нырнула носом в сумку.
– А давай на ходу есть, – предложила она не везти обратно съестные припасы. – И будешь заодно рассказывать.
– Ты, значит, есть. А я – мели языком.
– А ты не мели, а правду говори. С какой-такой надобности вы тут встретились, как партизаны? И его на войне ранило, что так сильно хромает?
– Это его поп в детстве побил.
– По-оп? Зачем?
– В церковь залез, иконы топором порубил.
– Ой, рятуйте, люди добрые. Дурак был?
– Комсомолец.
– И после этого его Боженька наказал, сделав сумасшедшим?
– Кто ж его знает, кто и за что нас наказывает… Только он не сумасшедший, Анечка. Он просто старый.
– И он твой друг?
– Как тут сказать… Он в войну сначала комиссаром числился, а потом и вовсе партизанским отрядом командовал. После немца в первые секретари райкома партии вышел. Почитай, самым главным в районе стал. Но не зазнавался, всегда рукались при встречах.
– А поп?
– Отсидел своё в тюрьме, а когда вернулся, церковь уже под зерновой склад оборудовали. Ушёл молиться сюда, к источнику. За ним, как водится, люди потянулись. Евсей Кузьмич в отместку за ногу и приказал залить родник бетоном. Три машины ухнули.
– Так это он свой бетон отбивает?
– Наш с ним. Я машины привёл, Анечка. Я… А родник, как видишь, пробился в стороне. Но мы с Евсеем Кузьмичом пожелали очистить его исконное место.
– Страшные истории рассказываешь, дедуль.
– Какие получились на нашу жизнь, внученька.
– Да-а, наплела она кружева, – согласилась Аня. Некоторое время шла молча, переваривая новости, потом осторожно спросила: – Дедушка, а если бы иконы, что он разрубил, остались целы, они бы спасли моих мамку и папку?
– Может, и спасли бы. А может, и нет. Радиация живёт без царя и Бога.
– А вот землю нашу, я слышала, они от врагов охраняют.
– Говорят. С севера – Тихвинская, на юге – Иверская.
– На юге – виноград. Дядя Егорка привозил, помнишь? Когда он ещё приедет?
– Скоро. И обязательно с подарками. Дядя Егор и тебя, и Ваську любит и не забывает.
– Я знаю. Только быстрее бы. Я Зойке хвалилась, что он бананы и ананасы мне дарил. Так она знаешь, что удумала? Пусть, говорит, бананы едят обезьяны, а ананасы – как их там…
– Подходят вроде «папуасы».
– Во-во, точно. Прямо как припев к песне. А ещё какие иконы что стерегут?
