– Значит, придется самим. Пойдем, Маурильо.
– Что вы задумали? – испугался Хакес.
– Сами себя в жертву принесем. Обряд мы не знаем, но там, – Хименос поднял взгляд к потолку, – все знают и правильно примут.
– Это самоубийство, а не жертвоприношение! Соображаете, что удумали? Я сейчас генералу скажу, чтобы арестовал вас от греха подальше… Может, посидите под замком, поймете, что мертвые бесполезны, живые только могут бороться. А вы какую-то блажь в голову взяли! Лучше подумайте, как общему делу помочь. Умереть успеете.
– Можно еще Зигфрида порешить, – выдал Маурильо. – Ничего сложного, думаю, грохнуть его.
– Это тоже не выход, – осадил его Хакес. – Террор никогда еще не приносил добра, а за зло бороться смысла нет.
– Так ведь никто и не борется! – возмутился Хименос. – Все по норам, голову высунуть боятся. На народ никакой надежды нет, нужно действовать самим.
– Давно ли, сынки, у вас появилась идея задобрить богов? – спросил Хакес, не отводя от Маурильо пристального взгляда.
– Какая разница, когда к тебе приходит стоящая мысль?
– Действительно, – размеренно произнес Сесар. – Разницы нет, если мысль твоя. Но что-то мне не верится… Постарайся вспомнить: когда ты впервые подумал о самопожертвовании, что тогда происходило рядом с тобой? Где ты был в это время?
– На площади, – буркнул Маурильо. – Шел сюда.
– То есть, ты час назад решил, что дальше не стоит жить?
– Это неважно, где я был и что делал, когда принял верное решение! – со злостью выкрикнул Маурильо. – Не сбивайте меня с правильного пути, сеньор Хакес!
– Тише, дружище, – попытался успокоить его Хименос, но Маурильо ничего не желал слышать и только кричал, что никто ничего не делает и лишь ему под силу спасти Солерно.
– С ним что-то не так, – обронил Хакес, бросая на Хименоса быстрый взгляд. – Думаю, надо отвезти его домой.
– Может, к вам, сеньор Хакес? – неуверенно спросил Хименос.
– Можно и ко мне, – согласился Сесар. – Вызови мобиль, чтобы нам побыстрее убраться отсюда, мы и так уже привлекли слишком много внимания…
***
Вэл вел Нину по сверкающему, как зеркало, голубому графену. По периметру танцпола стояли столы для гостей, а в центре, словно цветочный остров посреди озера, возвышался стол новобрачных.
«Я никогда в жизни вальс не танцевала».
«Доверься мне. Это не очень сложно».
«Ну, да», – согласилась Нина не без сомнения.
Второй вальс Шостаковича заставлял забыть, что они не умеют летать: Вэл, ловко придерживая Нину за талию, кружил ее по танцполу. Под звуки скрипок Махинда бросал им под ноги орхидеи, а когда вступали духовые, все замирали, следя взглядом за новобрачными. Белое платье Нины плыло по воздуху, колыхаясь воланами, парадный мундир Вэла, тоже белый, отблескивая золотом пуговиц и шевронов, чем-то придавал ему сходство с адмиралом.
«Волшебство, – передала Нина. – Вэл, я не могу поверить…»
«Тебе хорошо?» – спросил он, замечая стоящего в стороне Кира. Крестник смотрел на них счастливо-тоскливо. Поймав на себе взгляд Вэла, он приветственно приподнял правую руку.
«Вынужден прервать счастливый момент, – услышал Вэл не Нину. – Мне жаль отвлекать тебя, но вмешиваться в земные дела больше не могу, только к тебе… Освободи резервное сознание, чтобы Нина нас не подслушала. Живее, Вэл!»
«Топильцин? Решил нас поздравить?»
«Поздравляю, но я не за этим. Держись ровно, а то Нину уронишь. Закрой глаза и сбавь темп. Молодец, быстро учишься».
