– Вэл, – тихо произнес Махинда. – Не глупи, Вэл. С такой женой разве может быть что-то страшно или не по плечу? Неужели ты все еще сомневаешься, что победишь на выборах?
– Похоже, выбора у меня нет, – широко улыбаясь, сдался Вэл. – Держитесь теперь! Сами напросились.
Идея нации есть не то, что она сама
думает о себе во времени, но то,
что Бог думает о ней в вечности.14
Владимир Соловьев
– Помните, что еще триста лет назад говорил Иван Ильин о русской идее, наследниками которой мы с вами являемся? Я напомню: «России необходим новый государственный строй, в котором свобода раскрыла бы ожесточённые и утомлённые сердца, чтобы сердца по-новому прилепились бы к родине и по-новому обратились к национальной власти с уважением и доверием. Это открыло бы нам путь к исканию и нахождению новой справедливости и настоящего русского братства. Но все это может осуществиться только через сердечное и совестное созерцание, через правовую свободу и предметное правосознание. Куда бы мы ни взглянули, к какой бы стороне жизни мы ни обратились, – к воспитанию или к школе, к семье или к армии, к хозяйству или к нашей многоплеменности, – мы видим всюду одно и то же: Россия может быть обновлена и будет обновлена в своем русском национальном строении именно этим духом – духом сердечного созерцания и предметной свободы».15 Как думаете, о каких таких сердечном созерцании и предметной свободе идет речь?
– Старый маразматик пафосно преподносил свои туманные, я бы даже сказал, никчемные воззрения, а мы должны пытаться раскопать в них какие-то смыслы? – возмутился сенатор Никеров. – Министр, простите меня за прямоту, но ваша склонность к разного рода умствованиям всем хорошо известна. А вам должно быть известно, что ничего кроме раздражения она у остальных не вызывает.
– Нет, постойте, сенатор, – прервал его громкий голос Петра Кливерта, поднимающегося с места и с вызовом бросающего взгляд в сторону сенаторских лож. – Вам, может быть, в словах философа и не видно никакого смысла, и способность господина министра приводить подобные аргументы кажется только раздражающим фактором, но мне интересно…
– И когда только плебейство научилось у нас так складно выражаться? – зло оборвал его Никеров. – Кто вообще дал слово этому… Присутствие весельников оскорбляет чувства аристократии и нарушает положение «Билля о наследственном статусе»! Я не признаю решение конституционной комиссии, состоящей из приспешников бывшего управляющего, действующих в его интересах и в интересах плебеев! Закон был принят сенатом. Никакая комиссия не может объявить его ничтожным. Конституция Небес была принята много лет назад. С тех пор понятие представительного управления извратили до неузнаваемости. Представительное управление, смею вам напомнить, господа, – это сенат, в него входят сенаторы, статус сенатора могут получить только представители аристократических родов Небес. Так было всегда и так должно быть всегда! Какой еще расширенный совет с участием представителей из народа?! Какие плебеи? Опомнитесь, господа! Почему вы позволяете этому сброду снова присутствовать на наших собраниях?
– Прекратите сейчас же, сенатор, оскорблять членов совета! – не выдержал Марк. – Или я снова попрошу господина Кербера вывести вас из собрания.
– Что?! – сенатор Никеров побагровел. – Да что вы себе позволяете, советник неизвестно кого? Что значит, снова? Когда это я мог бы допустить подобную дерзость в свой адрес? Думайте, что говорите, Марк Мэнси!
