Дончак снял трубку телефона, набрал номер «аквариума». Ответила Серёгина.
– Тоня, не в службу, а в дружбу, сходи в мастерскую, попроси, чтобы Михаил Иванович ко мне поднялся.
– Хорошо, Митрофаныч, счас.
Дончак набрал другой номер телефона – домашний Авдеева. Послышался хрипловатый голос старшего мастера, видимо, спал после ночной.
– Привет, Николай Михалыч.
– Привет, Николай Митрофаныч, кха…
– Коль, тут вот какое дело…
– Слушаю.
– Вы когда в Москву ездили, Крючковка не теряли?
– Да нет. Правда, опоздал он где-то на час. Говорил, что в милиции с каким-то родственником был.
– Он трезвым был? Ничего такого за ним не заметил?
– Да вроде трезвым. Дыхнул на меня, когда нашёлся. Да он, вроде не пьющий. А что?
– Да вот, на него бумага пришла из медвытрезвителя.
– О-о… И что там?
– Задержан в пьяном виде. Проведена профилактическая беседа. Рекомендуют принять меры воспитания и воздействия на гражданина Крючкова Геннадия Мироновича.
– Хм, ну лихо завернули. И что будем делать?
– На комиссию выносить.
– Так он же сам её председатель.
– Ну так и что? У нас незаменимых людей нет. Профорг или парторг проведут. Да и ты в состоянии.
– Тогда уж пусть Ананьин. И когда?
– Думаю, завтра. Тебе надо будет приехать и кто там ещё с твоей смены ездили – Чебертун, Угарова. Вот, на стыке двух смен и проведём комиссию. Свидетелей опросим, его послушаем.
– Хорошо. Я и мои свидетели – приедем.
– Договорились.
В кабинет вошёл Ананьин.
– Вызывали, Николай Митрофанович?
– Да. Присаживайся и вот, нá, ознакомься, – Дончак подал механику письмо из медвытрезвителя.
Пока Михаил читал, он позвонил в третий цех. Трубку сняла Притворина.
– Нина, ты ездила в Москву за колбасой?
– Ездила, Николай Митрофанович.
– Крючков с вами ездил?
– Да, ездил.
– И что о нём скажешь?
– Не поняла?
– Ну, как он себя вёл? Пьянствовал, дебоширил, приставал, в частности к тебе?
– Да что вы! – она хохотнула. – Спрятался где-то, еле отыскали.
– И где отыскали?
– Да сам проявился. Михалыч его где-то выловил.
– Пьяного?
– Да нет, трезвого.
– Ну, ладно. Шутки в сторону. Завтра после смены останешься.
– Хорошо. А зачем?
– На суд. Судить его будем, пропойцу! – и Дончак бросил трубку.
Ананьин поднял на начальника недоуменные глаза.
– По-моему, тут какое-то недоразумение. Да не был он пьян. Мои были, сами рассказывали, как они по бутылке заглотили. А его с ними не было.
– Ну, был – не был, теперь доказывай, что ты не верблюд. Завтра его надо от колхоза освободить.
– Вообще-то, Николай Митрофанович, рискуете. Нельзя киповца из цеха отрывать в колхоз.
– Ясно, что нельзя. Да кого посылать? Все уже побывали, и не по разу.
– А если автоматика не сработает, кто тогда окажется крайним? Вас же и обвинят. Родион Саныч не будет вникать в наши тонкости. Обдерёт по полной программе. А если с жертвами, то и во все – тёплые края на Калыме.
Дончак досадливо поморщился. И, словно оправдываясь, проговорил:
– Он парень ответственный, хорошо автоматику отрепетировал. Надеюсь, не взорвёт цех. Если что, байпасами на газе продержимся.
– В прошлый раз – бункера пересыпали. Без догляда остались. Еле течки пробили.
– Ты вот что… – вспомнил Николай Митрофанович, – пойдёшь домой, зайди к Крючкову, тебе по пути. Предупреди жену или детей, а лучше вот, записку передай, – он взял лежащий на столе лист бумаги и размашистым, на зависть всем работникам цеха, ровным каллиграфическим подчерком стал писать распоряжение. – Пусть в цех завтра выходит. А вместо него пошли кого-нибудь из своих архаровцев.
