– Дай-то Бог.
– Как твои алкаши, которых ты разбирал на комиссиях?
Крючков пожал плечами.
– Да не обижаются вроде. Если за дело, то… Теперь надо мной смеются.
– Посмеются, конечно. Но не принимай близко к сердцу.
– Да это не страшно. Сам люблю посмеяться. Беспокоит Татарков.
– Ну, я думаю, ничего, обойдётся. Когда фактов нет, хотя дури у него хватает, не пойдёт он на обострение. И я ему доложу, как тебя здесь чистили, да огребали. Да и тебя он, кажется, зауважал. Так что – пронесёт.
– Ага. Уважал барин батрака, и намял ему бока. Не потому что тот худо служил, а за то, что поклоны не отбил.
– Хорошая притча. Но мы не в барское время живём.
– Вы думаете?
Чумейко посмотрел на Геннадия пристально и проговорил:
– Ты вот что, сильно-то язычком не трепи. Хоть со мной и можно, но не советую со всяким разглагольствовать в таком тоне.
– Так времена тридцатых прошли.
– Это ещё неизвестно, какие настанут. Андропов умер, сейчас Горбачев. Но не буди лихо, пока оно тихо. – Прекращая разговор, Чумейко поднялся. – Ладно. Пока всё идёт хорошо. Одна надежда в твоём деле – это перестройка, новые реформы, новое мы́шление, – ударение сделал на первом слоге, не то в шутку, не то всерьёз подражая Горбачеву. – Татарков тоже попритих. Раньше бы и до цеха сообщение из медвытрезвителя не пропустил. А тут, вишь как, демократично, суд общественности, комиссии… Так что, в удобный момент ты попал.
– Ага, лучше не придумаешь, – усмехнулся Крючков.
Они вместе спустились с третьего этажа на второй в кабинет начальника цеха.
В нём за столами сидели Дончак, Ананьин. Авдеев и Плюшевый – на стульях возле стен.
Ананьин переписывал постановление комиссии.
Крючков попрощался:
– До свидания.
– До свидания, – ответили ему не дружными голосами присутствующие. А Плюшевый лишь кивнул.
– Да смотри там, на самом деле не напейся. В отместку или на зло.
– Посмотрим, – уже с лестничной клетки отозвался он.
– Присаживайся, Валентин Николаевич, – предложил Дончак.
– Да нет, Николай Митрофанович, поехал я. Всё у вас как будто бы в порядке. Алкоголика приструнили, дело на него завели, теперь дело за малым – подать его пред ясны очи. И чем быстрее, тем лучше.
– Да сейчас Михаил Иванович закончит с протоколом – отвезём. Утром будет у Нины Михайловны, – сказал Дончак.
Но Чумейко не согласился.
– Нет. Должно ко мне вначале поступить. Я должен ещё рассмотреть и подписать сам и ещё у двух-трёх членов комбинатовской комиссии. И уж после этого протокол ляжет на стол генерального.
– Хорошо. Утром я занесу к вам, – сказал Ананьин.
– Ну что же, до свидания, – Чумейко приложил руку к виску, по-военному. Повернулся и вышел.
– Вот история – сумбур какой-то, – проговорил Авдеев.
– Не было бы сумбура, если бы он не шарился по Москве, – сказал Плюшевый.
– Он что, по злачным местам там шарился? Ты немного-то понимай ситуацию.
– Я тоже сейчас могу, черт знает, что нагородить, чтобы выкрутиться. И дядюшку и тётушку приплету. Нашёл, поди, собутыльников, да вовремя его перехватили.
– Ну, даже и так, – вступил в разговор Ананьин, – раз трезвый, не зачем было человека задерживать и на производство сообщать.
– Ничего, это полезно. Для профилактики.
– Кому полезно? У человека, из-за этой записки, могут быть уйма неприятностей. Год уже ютятся в однокомнатной вчетвером. Детям негде уроки делать. А кухня – клетушка для куриц.
– Вот-вот, пусть теперь и подумает: стоит писать всякие там фельетончики на руководство, или нет? Там, где живут, не пакостят. И не шарашаться по питейным углам.
