Локк попытался выругаться, но язык не слушался, а губы не шевелились. Внутри что-то бушевало и билось, разливалось пенной волной кипящей смолы, обжигая каждую клеточку измученного тела, от паха до кончика носа, словно бы Локка захлестнул поток раскаленной лавы.
«О боги, как больно… как больно… перестаньте… остановитесь…умоляю…»
Боль путала мысли, подменяла слова отчаянным, звериным воем, беззвучным, безостановочным воплем.
– Ты – он… и не он! – слабо прошелестело эхо над громадным огненным валом, поглотившим Локка целиком.
Кто это произнес? Хладнокровие? Терпение? Да не все ли равно… Руки и ноги Локка онемели, исчезли в безумном вихре ощущений, главным из которых была мучительная, непрекращающаяся, жгучая боль в самой середине его естества. Картенские маги и все остальное словно бы растворились в тумане, твердые доски стола ушли в небытие, слепящая тьма обволокла его как сон. Веки обессиленно опустились, благословенное леденящее оцепенение медленно расплывалось по груди, животу и по всему измученному, исстрадавшемуся телу, гася полыхавшее в нем адское пламя.
«Наверное, это конец… О боги, я не хочу умирать… но пусть это будет конец, новой боли я не вытерплю…»
Все вокруг смолкло, но во внезапно наступившей тишине все еще звучали какие-то робкие шорохи – еле слышное биение сердца, сухой шелест вздоха. Если бы он умер, то никаких звуков не было бы. Грудь что-то сдавило – над самым сердцем лежала чья-то рука. Холодная. С неимоверным усилием Локк разжал веки, чуть приоткрыл глаза.
Над ним склонился Клоп, приложив к груди холодную как лед ладонь. На мертвом лице темнели черные лужицы глаз.
– Боль никогда не кончается, – сказал Клоп. – Всегда больно. Всегда.
Локк раскрыл рот. Вместо крика с губ сорвалось тихое шипение. Он попытался шевельнуться, но руки и ноги налились неподъемной тяжестью свинца. Тело отказывалось повиноваться, он даже головы не мог повернуть.
«Так не бывает… Он не настоящий…» – ошеломленно подумал Локк, не в силах вымолвить ни слова.
– А что настоящее? – Бледная, посеревшая кожа Клопа собралась складками, будто плоть под ней растворилась изнутри; некогда кудрявые волосы безжизненными патлами прикрывали лоб над мертвыми черными глазами; в горле торчала арбалетная стрела, покрытая запекшейся кровью.
В каюте было темно. Клоп каким-то образом сидел рядом с Локком, но тот ощущал только вес ледяной ладони над самым сердцем.
«На самом деле тебя здесь нет…»
– Мы оба здесь. – Клоп раздраженно дернул древко арбалетной стрелы, будто поправлял тугой шейный платок. – А знаешь почему? Когда умираешь, все твои грехи выцарапывают в глазах. Вот, посмотри…
Локк, непроизвольно заглянув в жуткие глазницы, с ужасом увидел, что глаза Клопа черны от бесчисленных строчек, слившихся в мглистую муть.
– Поэтому я и не могу отсюда выбраться, – негромко произнес Клоп. – Не вижу, куда идти…
«Тебе было двенадцать лет… когда ты успел столько нагрешить…»
– Грешил делом… и грешил словом… принял грехи моих наставников… и моих друзей…
Холодная тяжесть сдавила сердце Локка.
«Неправда, я лучше знаю, я же посвященный служитель Многохитрого Стража…»
– Ну и как тебе служится? – Клоп провел рукой по окровавленной шее, перемазав кончики бледных пальцев бурой пылью. – По-моему, так и вовсе хреново. Никакого толку от этого служения нет. Ни мне, ни тебе.
«Нет, так быть не должно, я знаю! Я посвященный служитель Безымянного Тринадцатого бога, мне ведомо…»
