– Горничная, она, конечно, горничная… – манерно протянул Эндрю.
Кершо загоготал.
– А это не Батлера парень? – спросил Эдгар Пурьер. – Исайя Уотлинг? Там, за столбом?
Эндрю Раванель сказал в ответ:
– Интересно, как он может оставаться в Броутоне после того, как Ретт застрелил его сына?
– А куда ему податься? – фыркнул Генри Кершо. – Местом управляющего труднее обзавестись, чем сыном. Если Уотлингу потребуются сыновья, никто не мешает наведаться к подопечным и наделать еще.
– Говорят, Уотлинг набожный? – промолвил Эндрю Раванель.
– Кажется, да. Они с Элизабет Батлер идут молиться каждый раз, как Лэнгстон из города отлучается. Правда, разные бывают молитвы…
– Генри, ты вульгарный тип, – беззлобно бросил Эндрю. – Лот номер шестьдесят один. Это мой Кассиус.
Кершо поскребся, как подобает вульгарному типу, и сказал:
– У меня во фляге ни капли. Пойду в клуб. Эдгар, идешь?
– Останусь.
Эндрю начал торговаться за Кассиуса с четырехсот долларов.
– Четыреста долларов… Шестьсот? Точно, сэр? Да. Шестьсот долларов за отличного молодого негра. Банджо в подарок – за одну цену сразу два товара.
– Почему Уотлинг торгуется? – спросил Эдгар Пурьер. – Лэнгстону музыкант совсем не нужен.
Когда цифра достигла восьмисот, все отказались торговаться, кроме Исайи Уотлинга и Эндрю Раванеля.
Исайя Уотлинг заявил девятьсот пятьдесят.
Когда Эндрю Раванель поставил тысячу долларов, Уотлинг поднял руку, привлекая всеобщее внимание. После этого он взобрался на ящик, возвышаясь над собравшимися.
– Мистер Раванель, у меня имеется распоряжение господина Лэнгстона Батлера. Я здесь, чтобы спросить: как вы заплатите за этого черномазого, если выиграете торги? У вас есть наличные? Где ваши пятьсот долларов?
Эндрю Раванель остолбенел. Удивление, возмущение, смятение пронеслись по его лицу. Молодой человек обернулся к Эдгару Аллану, но тот исчез. Стоявшие рядом сделали вид, что не смотрят на Эндрю. Те, что стояли подальше, старались скрыть усмешки.
– Господа, господа! – заволновался аукционер.
– Вы сами объяснили нам правила, – напомнил Уотлинг. – Надеюсь, вы будете их придерживаться.
Кто-то одобрительно выкрикнул:
– Да, да.
– Правила есть правила, – раздался другой возглас.
– Не отступайте от этих чертовых правил.
Эндрю воскликнул:
– Уотлинг, ей-богу, я…
– Мистер Раванель, я действую не по собственному усмотрению. Я себе больше не принадлежу. Говорю от имени мистера Лэнгстона Батлера. Господин Батлер вас спрашивает: «Мистер Раванель, где ваши пятьсот долларов?»
– Даю слово, слово Эндрю Раванеля…
– Слово? – переспросили из толпы.
– Слово Раванеля? – расхохотался кто-то.
– Если у мистера Раванеля нет денег, я покупаю этого чернокожего за девятьсот пятьдесят долларов. Плачу наличными всю сумму.
Весть о публичном унижении Эндрю Раванеля (кое-кто назвал это заслуженным наказанием) мгновенно облетела клуб. Джейми Фишер чувствовал себя так, будто ему дали под дых.
Когда Джейми нашел друга, тот, с побелевшими костяшками, стоял, сжимая перила трибуны.
– Эдгар чуял, к чему дело клонится, он за милю подобное различает; когда я обернулся, его не было. Приходилось мне видеть, как Генри Кершо проиграл тысячу в карты. Но где же сейчас был мой друг Генри? – Глаза, исполненные уязвленного самолюбия, скользили по толпе, которая обращала на Эндрю Раванеля меньше внимания, чем он воображал. – А мой дорогой друг Джейми Фишер? Говорят, Джейми самый богатый джентльмен в обеих Каролинах. Пятьсот долларов – мелочь на карманные расходы для юного Фишера!
