Я вопросительно посмотрел на Эфраима.
– Идите, конечно, – сказал он. Это смотритель нашего музея. Я потрублю женщинам, а потом ещё раз для вас.
– Спасибо вам, – сказал мужчина. – Спонсоры передали важные экспонаты. Пришлось разгрузить экспозицию. А у помощников сегодня выходной.
Мы поднялись на пару пролетов, и следуя за нашим провожатым, вошли в Зал памяти – музейное пространство, посвященное участию евреев в Великой Отечественной Войне. Сбоку от двери стояли несколько картонных коробок с книгами.
– Всего на один этаж поднять, – сказал смотритель. – Извините, что в праздник пришлось.
Перетащив коробки наверх (они оказались не настолько тяжёлыми, как казались), мы огляделись.
– Ещё раз спасибо! – повторил он.
– Не за что, – Меир отряхнул руки и посмотрел на меня. – Был здесь раньше?
– Да как-то мельком, – ответил я. – Толком ничего не видел.
– Это Зал героизма, – пояснил смотритель. – Здесь рассказывается о том, как в годы репрессий и гонений евреи сохраняли верность традиции.
Мы молча огляделись. Мой взгляд скользнул по стенам и остановился на ряде черно-белых фотографий напротив. Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, я подошёл ближе, чтобы лучше рассмотреть их.
– Это раввин Гурарье, – сказал Меир.
– Тот самый? – удивился я, чувствуя, как внутри шевельнулось какое-то неясное беспокойство.
– Да, – Меир тоже приблизился к галерее. – Вот фото в синагоге, – он указал на портрет. – Вот в кругу семьи.
Я застыл на месте, не в силах вымолвить слова. К горлу подкатила дурнота, по всему телу – волна онемения.
Смотритель нетерпеливо перебрал в руке ключи.
– Ну, что? Идём? А то мне ещё…
– Кто это рядом? – не обращая на него внимания, спросил я.
– Дочь, – ответил Меир. – Тоже тяжёлая судьба. После ареста отца так и не пришла в себя. Открыто критиковала власть, требовала выдать место расстрела. В итоге получила несколько лет лагерей. Тяжело простыла, и… Похоронена где-то под Соликамском. Молодая была, – он помолчал. – И дико красивая.
Снизу раздался протяжный плач шофара. Пронзив тишину, он, наконец, снял с меня оцепенение. Я провел рукой по глазам, и снова посмотрел на фотографию.
Ошибки быть не могло. Этот взгляд я не спутал бы ни с каким другим.
* * *
– Мне приснился сон, – голос Ольги звучал четко и без помех. Создавалось впечатление, будто она сидит в соседней комнате.
Я поставил телефон на громкую связь.
– Что за сон?
– Про тебя.
За окном разлилось молочное утро. Улицы утонули в тумане. Казалось, он впитался в стены домов и асфальт, и вот-вот поглотит их.
– Про меня? Надеюсь, что-то хорошее?
Ольга замолчала. И молчала секунд десять. В какой-то момент я даже подумал, что туман добрался и до нее.
– Странный сон, – сказала она, наконец. – Не хочу рассказывать. Просто… Бессмыслица какая-то.
– Сны, в основном, такими и бывают.
– Ну да. Просто… – Волнение в ее голосе передалось и мне. – Будь осторожен, ладно?
– Конечно… – растерянно сказал я.
– Как у тебя дела вообще? Все в порядке?
– Да как обычно. Ничего особенного. А ты как? Привыкаешь к новой обстановке?
– В целом, все хорошо, да.
Я не знал о чем ещё говорить. И Ольга, видимо, это почувствовала.
– Ладно, – сказала она. – Мне пора.
– Хорошо.
– Но ты все же… Пиши, если вдруг что.
– Само собой.
Ольга положила трубку, а я, сбитый с толку ее словами, ещё некоторое время вслушивался в телефонные гудки.
* * *
По полигону гулял пронизывающий ветер. Он забирался под пальто и вытягивал из меня все тепло. Ни шарф, ни поднятый воротник не спасали от его ледяных порывов.
