– Ой, она и правда умерла, – мужчина в хаки потрогал тело и мягко уложил на пол.
И тут меня сломало. Я уставился на смерть. Смерть уставилась на меня. Глядение закончилось тогда, когда одноглазый аккуратно закрыл лицо умершей своей курткой. Но я не поверил, что она умерла, и потому стянул накидку, чтобы снова глядеть в лицо неизвестной, обыденной и морщинистой старухи, с тяжелым подбородком и плохой помадой, чтобы точно удостовериться, что ей пришел конец.
– Ты зачем так делаешь? – мужчина взял меня за руку. Я не обратил на него внимания.
Мой взгляд устремился внутрь бездонной тьмы угасающих глаз, и в миг, растянувшийся на неисчислимой линии времени, миг наступившей тишины, по нам ударило сильнейшей волной. Я, испугавшись, рывком опрокинулся назад. Вагонную крышу пробило чем-то тяжелым, что-то на сумасшедшей скорости влетело внутрь, поразило волной; там, где стоял я и одноглазый, теперь была дыра; мужика в хаки и мертвую старуху раздавило обломками, а пол разломало вплоть до рельс и шпал. Нас снова накрыло пылью, люди-светлячки, держащие фонарики телефонов перед собой, наугад побежали к выходу, к дверям, паникуя давя чужие конечности и головы; я поднес свой айфон ближе, увидев через взвесь небольшую серебристую трубу с обломанными крылышками, с пылающим жаром хвостом и ужасным запахом химической гари.
Что бы это могло быть, как не ракетой?
Я глубоко дышал, стучало наперебой сердце; завидев перед собой неизбежное, вскоре закричал, заорал на ракету, упавшую мне под ноги в тоннель метро.
А потом случилась солнечная вспышка.
Шар, покрытый белым, проглотил всё вокруг, и было не жарко от пекла – совсем наоборот, ледяной мглой сковало всё вокруг. Шар быстро улетучился, растворился в темнеющем после вспышки пространстве, зияющий развал повсюду ширился трещиной; неведомая сила толкнула меня в эту дыру, не позволяя сопротивляться.
Потоки звездного ветра гнали жизнь вперёд. Сознание летело метеором, а тело мое омывалось сияющими золотым огнём; всё вокруг было горьким, жгучим от пламени и податливым, казалось, что и воздух слеплен, и темнота текла во мне, отбирая историю, развязывая нити памяти из моей головы, скручивая их в новые узоры.
Я оживал.
Я снова чувствовал.
Я погибал и вновь рождался.
Веки разомкнулись, и тьма безвременья потеряла надо мной власть.
Сперва пробудилось обоняние. Пахло чем-то отдаленно знакомым, чем-то из детства. Духи? Такими пользовался разве что дед. И странный шоколадный запах.
Глаза открылись. Что-то на лице. Я сбросил предмет на пол – оказалось, что это книга, “Живаго” Пастернака. Рядом с ней прокатилась откупоренная и опустошенная бутылка. Повертел головой. Белый потолок с заметным швом. Стены с неприятными оранжевыми обоями, картина в позолоченной оправе, вазы с алыми гвоздиками, скульптура на столе – фигура из конской тройки. Допотопный телевизор и видеомагнитофон, ни ноута, ни айфона под рукой. Мебель древняя… Вообще всё древнее, я такое давно нигде уже не видел. Словно в раритетной квартире оказался.
Встав с кровати, я подошел к окну. Тело ещё горело как от мороза, будто было не своим. А за окном… Москва. Но какая-то не такая. Что за хмурость? Куда подевался Сити? И почему снежно?
В окне показалось отражение незнакомца. Я обернулся, поискал зеркало в комнате. Увидев себя, в ужасе всхлипнул.
“Это кто? Я, что ли?”, говорил сам с собой. Пощупал тело – все щипки отозвались. Высокий лоб, впалые щеки и большой нос, серьезные морщины. Всё на лице поменялось, остался лишь знакомый силуэт. Где моя рыжая шевелюра? Почему я постарел на десять лет?
