– Андрюша! – раздался неизвестный женский голос из коридора. – Быстро завтракать. Служебная машина через полчаса.
Какая ещё служебная машина?
В просторном коридоре стояли книжные шкафы, забитые до отказа, среди них некоторые пестрели красным и синим. Виднелись несколько комнат; из одной, напоминающей директорский кабинет в школе, донеслась с наигранной музыкой фраза “Говорит Москва. Московское время восемь часов…” Я пошел туда, приоткрыл дверь.
Мужчина, стоявший спиной ко мне, надевал серый костюм. Взгляд зацепил выразительные брови и большие роговые очки. Он заметил меня в зеркале шкафа.
– Андрей, собирайся. Не будем возвращаться больше к этой теме, ладно? Мне не нужны больше проблемы с комитетчиками. Наверху разговоры пошли. Есть предел моему терпению. Уехать за границу тебе не дам, всё, забудь. Сначала прибери то, что натворил, а потом хоть послом в Канаду.
Я молчал. Видимо, мужчину это задело. Но мне и правда сказать было нечего, не знаю, кто эти все люди. И этот календарь на стене с жирной цифрой 1985, коммунистический донельзя, и картина с шагающим Лениным, всё это парализывало.
– Ты что, не слышишь меня?
Сзади подкралась какая-то женщина, крутобедрая и совсем незнакомая. Я сошел с ума, меня окружает всё неизвестное.
– Я не понимаю.
– Чего ты не понимаешь?
– Кто вы?
Мужчина раскрыл рот в удивлении.
– Виктория, звони Чазову. Или Морковкину в Кащенку. Мой сын допился – не узнает родного отца! Уведи его с глаз долой. Негодяй, подонок просто!
Женщина, которую звали Викторией, аккуратно взяла меня под локоть, отвела на кухню и злобно шикнула. Я совсем растерялся. Помогите мне, кто-нибудь!
– Перестань, умоляю, заклинаю тебя, – заговорчески произнесла эта женщина. – У отца аврал на работе. Заводу пятилетку закрывать, он уже скоро спать будет в рабочем кабинете, а от тебя одни неприятности. Ты уже взрослый мужчина. Прекрати эти детскости, семья ведь пострадает.
– Я… Мне нужно присесть. Может, съел что-то не то.
– Или выпил, бесстыжий.
– Ну и приход у меня.
Женщина рывком посадила меня на стул, заставила есть кашу. В желудок упало горячее. Хотелось плакать. Нужно спрятаться ото всех, чтобы обдумать всё произошедшее. Пока я доедал кашу, потекли ручьем воспоминания: про октябрьское утро, мамины причитания о Трампе, про Аслана и Нику, вспомнилось напуганное лицо безумной женщины, трепетавшей белым взглядом от слова война, а потом понурый ветеран-инвалид, жаловавшийся на свою судьбу; строки последней песни, которую мне довелось слушать, текли назидающе – как же хочется увидеть свет, что пробьется сквозь тьму и положит конец моему безумию!
Я полностью отдался этим воспоминаниям, не мешал Виктории собирать меня в дорогу, стал марионеткой в её руках. Казалось, это нравилось женщине – на меня как с рога изобилия посыпались комплименты. Она проводила меня на лифте, сказала, что подождет “служебку”.
К подъезду неспешно завернул черный автомобиль, начищенный до блеска. Внутри кожаный салон, в котором можно утонуть. Понуро сев в него, я крепко зажмурился, надеясь, что всё это исчезнет, что всё вернется обратно.
Но машина тронулась, и ничего не изменилось.
