Приблизившись к телу, я увидела на полу, у самых пальцев, несколько пустых упаковок от лекарств. Перевернув кончиком ногтя одну из упаковок, я прочитала название лекарства – димедрол. Снотворное. Но принимая такое количество сразу, можно было преследовать только одну цель – уснуть навсегда. Не поднимаясь, я посмотрела в сторону терпеливо ожидающего у двери Петра Валентиновича, и он, поймав мой взгляд, показал глазами в сторону туалетного столика. Я выпрямилась и сделала шаг туда. На столике, перед высоким и явно старинным зеркалом, лежал листок бумаги. На нем были написаны две строчки: «Меня никто не любит, я должна умереть». Я оглянулась на оперативника. Петр Валентинович тут же подался в мою сторону, но спохватился и спросил:
– А сюда можно входить? Я не наслежу?
Я вздохнула.
– Петр Валентинович, а сколько народу до вас сюда входило?
Оперативник возвел глаза в потолок и старательно сосчитал в уме.
– Семь человек.
– Заходите смело. Здесь на полу уже нечего искать. А кстати, где криминалист?
– А надо?
– Не помешает, – я снова вздохнула. Типичное самоубийство, даже с предсмертной запиской.
Ступая на цыпочках, подошел Петр Валентинович и раскрыл свою папку.
– Я в прихожей нашел квитанции на оплату телефона...
– И что?
– Она же одна жила, значит, сама их заполняла...
Я заглянула в папку, а потом перевела взгляд на записку. Да, похоже, рука одна. Молодец, Петр Валентинович.
– Криминалиста-то вызывать? – молодец переминался с ноги на ногу.
– Петр Валентинович, вы сколько работаете?
Я снова присела на корточки перед трупом.
Петр Валентинович шумно засопел у меня за спиной.
– Три месяца, – наконец признался он.
– Ну и как?
– Классно!
Я обернулась и всмотрелась в его восторженное лицо снизу вверх. Он мне чем-то напоминал бобренка: широкое доброе лицо, круглые глаза, волосы ежиком, деловитость в облике; производил впечатление неиспорченного человека. Я, наверное, в первые годы работы в прокуратуре была такой же смешной. Радовалась каждому происшествию, на дежурствах доводила до белого каления экспертов своим нытьем – «скорей бы что-нибудь случилось!..»
– Будем осматривать, Петр Валентинович, – вымолвила я, и опер весь засветился. Конечно, в первые месяцы работы сколько-нибудь серьезное происшествие, труп известной артистки, и на тебе – обернувшийся банальным самоубийством. Он с грустью ожидал, что на этом все и закончится, но, видимо, моя интонация вселила в него искорку надежды на продолжение истории.
– Не все так просто? – тихо спросил он, наклонясь ко мне.
Я устала сидеть на корточках, сворачивая, к тому же, шею на опера. Заметив, что я выпрямляюсь, Петр Валентинович галантно подал мне руку.
– Пока не знаю, – ответила я. – Вызывайте судмедэксперта и криминалиста. Мне сказали, что дежурный эксперт уехал в Колпино, будет занят до утра. Если это так, пусть дежурный вызовет из бюро подменного эксперта.
Взор Петра Валентиновича полыхнул сумасшедшей радостью.
– И понятых найдите, – добавила я.
Петр Валентинович поскакал исполнять. На подхвате сегодня дежурит доктор Стеценко, так что осмотр обещает быть приятным. Пока я не стала говорить молоденькому оперативнику про свои сомнения. Помимо того, что я услышала от Климановой на приеме – про преследования загадочного молчальника, мне не понравилось в ситуации еще кое-что. Например, то, что, по моим представлениям, раз уж женщина собирается покончить с собой путем приема горсти снотворного, почему бы ей при этом не лечь в постель? Вместо того, чтобы валяться рядом с кроватью на полу? И вопрос номер два – где ручка, которой написана предсмертная записка?
