– Ну, ты и зажрался, – заглотив еле прожёванный кусок, с упрёком произнёс атлет. – Нам мать денег совсем не даёт, а Маша – по рублю, да и то в выходные.
Саня с головой залез во внутренности шкафа и, раздобыв в его глубинах пару макаронин, неизвестно когда пропавших в них, принялся откусывать небольшие отрезки, громко хрустя и причмокивая.
– Сань, ты когда-нибудь ел яичницу из пятнадцати яиц? – глядя на довольное лицо друга, поинтересовался я.
– Честно? – произнёс он, оторвавшись от макаронин. – Нет, не ел. Но очень бы хотелось попробовать.
Отковырнув приличный кусок из желтоватого брикета с надписью «Масло бутербродное», я бросил его на дно разогретой сковороды. Дождавшись, когда угловатый айсберг растает в жарких чугунных объятиях, расколол первую партию из восьми яиц. Нарезав тонкими ломтиками лук, посыпал им забугрившиеся белёсыми пузырями яйца. Добавил соль, перец и тут же обрушил на бело-жёлтый, бурлящий блин вторую партию яиц. Посолив и поперчив ещё раз, накрыл это чудо алюминиевой крышкой. Немного подождав, когда верхний слой, прогревшись в стенах чугунной крепости, обретёт мутноватый белый оттенок, убрал крышку и, схватив сразу две лопатки, подцепил одной яичный пирог и, придерживая другой, лихо его перевернул. Спустя пару минут блюдо, под восторженным взглядом Алекса, было извлечено на широкую тарелку, используемую мамой для торта.
– Эх, сейчас бы выпить вина, как в лучших домах Филадельфии Флайерс, – мечтательно пробасил довольный атлет, разрезая самодельным ножом (отец «добыл» где-то) плотный, пропечённый с обеих сторон пирог, пахнущий маслом и луком.
– Погоди, – бросил я, мигом вскочив и двинувшись к выходу. Спустя пять минут, прямо из бутыли литров, наверное, на пятнадцать, мы уже разливали по эмалированным кружкам тёмную, запашистую настойку – рябиновку, как оказалось, – весьма напрасно оставленную отцом в открытом и не контролируемом доступе.
Воды потом налей туда, не забудь, – вместо тоста произнёс Саня и одним большим глотком отправил содержимое кружки внутрь. Крякнув, добавил сдавленным от крепкого алкоголя голосом: – Только кипячёную лей, не то напиток испортишь.
Всю ночь я убирался дома. Носил из туалета какие-то вёдра, собирал и полоскал тряпки, изобретал хитроумную швабру из брошенных во дворе соседом-завхозом черенков от лагерных лопат. Не сон, а сплошной кошмар.
Утро уткнулось в окно солнцем, поднявшимся над соседними пятиэтажками и хулиганисто резвящимся на моём лице яркими и тёплыми лучами. Я снова заснул на родительском диване, даже не сняв ни штаны, ни футболку.
В голове поселились инопланетяне, бодро дробя мозг марсианским отбойным молотком. Язык высох и опух, цепляясь за внутренние части рта, словно его обмакнули в клей. Мутило и хотелось в туалет, но сил подняться я в себе не находил. В вялой борьбе прошло какое-то время.
Помогая себе головой и локтями, я подтянул к груди ноги. Свесив с дивана одну и нащупав гладкую поверхность крашенного коричневой эмалью дерева, заставил себя подняться. Икая и пошатываясь, я наощупь, выставив ладони перед собой, побрёл в туалет.
Из небольшого, величиной в школьную тетрадь, зеркала, чуть криво свисавшего над коммунальным умывальником, на меня смотрел помятый и заспанный парень со взъерошенными волосами (как бывает, если уснёшь с мокрой головой). Повернув барашек крана, я сунул гудящую голову под бодро хлынувшую воду. Подставляя то одну, то другую щёку, словно жаря шашлык на открытом огне, завис, наслаждаясь пробуждением. Холодные ручейки бойко струились по лицу, проникая в нос, уши и рот, отчего я периодически встряхивал начавшую проясняться голову, и тогда разновеликие брызги летели в стороны, покрывая влагой всё вокруг.
