Читать онлайн Виктория Семёнова - Роман о Тишине

Начало 1970-х. У них на подоконнике всегда стояли цветы. Будь зима, будь хоть лето. У них не было пустого пространства, потому что они всегда пытались его чем-то заполнить. Верно, чтобы не было им так одиноко, так холодно в те морозные дни, когда горящая лампа дает лишь свет для выполнения обыденных вещей и не дает свет для будущего. Ах, они так хотели будущего! Это слово вселяло в них то яркое, незыблемое, без чего они с трудом существовали бы.

Она была ничуть не выше среднего роста, носила короткие, ближе к рыжему цвету волосы, закалывала их черной заколкой справа. А на безымянном ее пальце всегда сверкало кольцо в виде серебряной раскрывающейся гвоздики. Гвоздика эта тоже чего-то ждала, как и ее хозяйка по имени – Марьина Юрьевна, по фамилии – Гвоздика. В характере ее всегда проявлялись нотки нежности и очарования, она не умела ругаться и никогда не бранила своего любимого.

Любимый ее был Алексей Николаевич Панкратов. Разные фамилии нисколько их не разделяли, наоборот сближали. И они вообще никогда не задумывались о том, что фамилии у людей становятся одинаковыми. Им это было не нужно. Он дополнял ее всем тем, что в нем было сокрыто, она же в трудные минуты жизни прижимала к себе его голову с черными волосами и целовала так сильно, словно боялась, что он куда-нибудь уйдет. Он был моложе ее на пять лет. Он не получал хороших денег и не имел в них нужды. Он был немногословен и носил черное пальто в любое время года. Она же, Марьина Юрьевна, всегда украшала его своим присутствием. И что самое смешное, они не помнили, как нашли друг друга. Но всегда помнили о том, что без друг друга они бы пропали.

Когда ему, Лешеньке, как она его называла, исполнилось тридцать пять, то все в их жизни стало совсем другим. Оно бы могло быть прежним, Марьина Юрьевна могла бы так же работать в библиотеке и иногда брать пару книг домой и показывать ему. Но он, как правило, не любил эти книги и всегда спрашивал: «Что же в них такого, чего я еще не смог написать?». Она никогда не отвечала ему на этот вопрос, потому что не знала ответа. Но классиков уважала, ставила на полочку в маленькой комнатке в московском переулке пару томиков Толстого.

Алексей Николаевич как-то сказал Марьине:

– Ты думаешь, я гонюсь за известностью, когда несу новую книгу в редакцию? О нет, моя милая, я хочу, чтобы люди постигли ее смысл, прочувствовали всю ее, как я когда-то тебя.

И тогда она приносила ему Гоголя, и он снова говорил:

– Милая моя, мои книги не берут потому, что они слишком не похожи на старое, но и не годятся для нового.

– Нет, – возражала Марьина Юрьевна, поливая желтые бутончики на подоконнике, – Это злодейка-судьба, злодейка который год шлет тебе одни отказы в публикациях, а мне, мне томики Толстого и Гоголя.

После таких бесед Алексей Николаевич одевал свой клетчатый свитер, слегка закатывал рукава, кидал какие-то мелкие вещички в коричневый, потрепанный портфель и готовился идти в редакцию. Он уже слышал внутри голос, который скажет ему толстым, несгибаемым басом: «Нет, не возьмем, сухо!». А это сухо у него всегда было влажнее влажного. И пусть кто-нибудь попробовал бы его переубедить. У него это не вышло бы. Он тихо кивнул бы и вышел… Но сейчас ему снова надо было идти.

Марьина Юрьевна отпила глоточек чая и перекрестила его, но тотчас остановила:

– А может тебе стихи? Повести повестями, рассказы рассказами. А вот стихи!

Алексей Николаевич посмеялся и вышел. Под ногами его бежала все одна и та же лесенка, короткие десять ступенек, низенькая дверь и улица. Улица 1970-х, когда в каждой квартире слышались песни, болтали радиоприемники, и всем было хорошо, но ему – тускло.

Соседский мальчишка на маленьком велосипеде с желтыми колесиками проехал прямо ему по ногам, Алексей Николаевич поморщился, как услышал:

– Лешка, а Лешка! Снова рукопись несешь?

– Нет, забирать иду. – с маленьким сарказмом ответил он.

А голос продолжил:

– У Фетилькиных место на рынке освободилось. Пойдешь?

– Не пойду. – решительно ответил Алексей Николаевич и продолжил идти.

Но что-то красивое в белом платье остановило его внимание под аркой дома. Девушка, точно девушка, почему-то босая с длинными золотыми волосами танцевала прямо перед ним. Очень странны были ее движения, не однозначны, не то грустные, не то подталкивающие к чему-то. В тоже время легкие, и казалось, она вот-вот взлетит. Остановилась она так же внезапно, как начала. Испуганно взглянула, отвернулась и исчезла.

– Кто это, Манька? – спросил о незнакомке Алексей Николаевич, – Вот, снова стоит…Кружится.

– Бог с тобой! Нет там никого.

Алексей Николаевич потер шершавые от недостатка витаминов локти, улыбнулся и направился дальше. В той самой арке он, к сожалению, никого не нашел. Только белый голубок пил из лужицы своим маленьким клювиком. Плюнул в эту лужу Алексей Николаевич, увидел свое отражение: плохо побритое лицо, сухие губы и впалые щеки. И произнес: «Пусть мне повезет хотя бы сегодня…»

В редакции «Льва Тропольского» ему снова отказали. Редактор в белом пиджаке без лишних слов отдал ему рукопись и посоветовал: «Не пишите о темном, но и о светлом не надо», «Не пишите об очевидном, но и о скрытом не надо. Сами понимаете, время!».

– Хотя бы отрывок. – с надеждой просил Алексей Николаевич и упал в бардовое, старое кресло.

– Вы, друг мой, никак не уловите течение мысли нашей молодежи, советского человека и многого другого. Лев Улюкмович, дорогой вы наш, все раскупили, все, «Тальянка» ушла еще на прошлой недели… – мгновенно переключился редактор на вошедшего в комнату молодого человека.

Тот крепко, но в то же время брезгливо пожал ему руку.

– Кто это? – мнимо спросил Лев Тропольский об Алексее Николаевиче.

– Никто, никто это. Уйдите, голубчик. И о газете не мечтайте. – незаметно для Льва Улюкмовича редактор прогнал Алексея Николаевича.

Который раз! Который! Двери от весеннего сквозняка распахнулись перед ним траурно, ветер зловеще и с иронией. В теплом свитере ему стало жарко. И красный от негодования лоб проявил на себе все огорчение. Этот выход никогда не был для него ведущим в счастье, никогда не мог дать ему того, что ему так хотелось. Очередная книга провалилась с треском. Марьина Юрьевна прижмет ее к себе, поцелует и поставит на полку его книгу. Она не даст ему от нее избавиться. И все будет, как всегда. На дому будет время от времени чинить чьи-то сапоги, делать набойки и думать: «В этом ли мое призвание?». Конечно, не в этом. Но никто другого ему ничего не предложит. Повесть ему не отдали, забыли. Благо дома был еще один экземпляр, напечатанный на машинке. Марьина перечитает еще раз десять, спать с ним будет, а молиться со временем перестанет.

Бездумно весь день прошатался Алексей Николаевич по улице, рассматривал цветные автомобили. Те все скользили по мокрой дороге. Его плечи слегка намочили и капли дождя. Ему даже показалось, что он простыл. Но это было мелочью. Вечером за 2-ым домом он набрел на местных мужичков с седыми усами. Те пили водку и добродушно приняли его.

– Лицо у вас помятое… Мы вас, как не увидим: все помятое. – один из мужиков, сидящий на низеньком пенечке пододвинул ему стакан водки с соленым, вялым огурцом.

Затем еще один стакан, и еще… Алексей Николаевич никогда не пил, знал, что «божью волю нельзя пропивать». А тут не выдержал и уже девятом часу он не шел домой, а брел на ощупь. Частенько хватался за стволы тонких, молодых берез, и те отворачивались от его перегара. Он знал, что Марьина не наругает его, но отвернется после того, как разденет его.

Улица была тихой, казалось, что-то чудесное опускалось на нее помимо весеннего воздуха. Алексей Николаевич поднял к верху голову и увидел, как на крыше его шестиэтажного домика сидел чей-то женский силуэт, болтая ножками. И ножки эти были босыми, как у той незнакомки, которую он видел днем. Шатаясь, он видел ее смутно, а потом она и вовсе исчезла и появилась в пяти от него шагах.