– Не надо.
– Пора ведь. Обследоваться надо регулярно.
– По плану через месяц.
– Заранее даже лучше.
– Васильич, в чем дело? Куда ты меня пытаешься сплавить? Зачем?
Яковлев проигнорировал вопрос, задал свой:
– Где жена?
– Чья?
– Не моя же, твоя. Юлия.
– Ушла.
– То есть как это?
– Ну как-как, собрала вещи и ушла. Уехала к мамаше.
– Но ведь должны быть какие-то причины.
– Причины те же, ничего нового. Пью, болею, копейки в дом ношу.
– …И вечно на поквартирных обходах, – дополнил Яковлев.
– Служба такая. Положено.
– Положено, как же. Ну так, если положено: как давно видел Демидову?
– Это к чему вопрос?
– Отвечай.
– Отвечаю: не помню.
– Не помнишь.
– Да, не помню. Сигналов по этому адресу не поступало.
Заверин сбился со спокойного тона, зло спросил:
– В чем смысл этих расспросов? Ты что, думаешь, что я ее куда-то дел и сам опергруппу попытался вызвать?
– Олег.
– Все же в порядочке! Сам капитан Васильич не поленился, притащился, лично все осмотрел, распорядился опергруппу не дергать по пустякам, детальный осмотр ни к чему, сестра – малолетняя дуреха, на ровном месте сепетит[3]…
– Олег!
– Надо ж о коллективе подумать: конец квартала, показатели – швах, без премий останемся!
– Оле-е-ег.
– Трупов нет, в квартире порядок, все на месте – вещи, ценности, чемоданы…
– Послушай…
– И не все на месте! Покрывало с дивана исчезло, дефицитное, в него втроем завернуться можно было, цена ему – больше ста рублей!
– Заверин.
– Да пес с ними, с покрывалами. Вся палитра – косметика на месте, ни синь-пороха не тронуто. Это у нее-то! Она мусор, не накрасившись, не выносит.
Яковлев вздохнул:
– Это все тебе виднее. Ну, так когда в последний раз виделись?
– А, вот уже и «виделись».
– Не цепляйся к словам. Стыдно, не баба.
– Хорошо. Давно. И видел давно, и виделись давно.
– Интересно у тебя. Жена ушла недавно, а виделись давно…
Заверин, скрежеща зубами, проговорил:
– Я же описал причины, ярко и красочно: алкоголик, больной, получка мизер, не сошлись характерами… еще что тебе? Или мало?
– Хватит.
Заверин, специалист по двойным смыслам, все правильно расслышал и замолчал. Яковлев снова начал, голос его звучал по-дружески, в любом случае спокойно:
– Олег, а ведь когда тебя с Петровки гнали, ты не так говорил. Ты же скулил, Олег, ты чуть не на коленях упрашивал до пенсии тебя дотянуть.
Участковый, обмякнув, опустился на стул, потирая грудь под левой подмышкой:
– Я и сейчас прошу. Выпрут меня из органов – куда я денусь? Как говорится, копать не могу, просить стыжусь…
– …И потому добываешь друзей богатством неправедным.
– Юра, ну это-то к чему?
– К тому, Олег, что снова сигналы на тебя поступают. Проживание непрописанных, появление в нетрезвом виде, намеки на какие-то «подарки».
– Давай бумагу, ручку, напишу.
– Что напишешь-то?
– Ты ж на рапорт изнамекался, нет?
– Да на кой ляд мне твой рапорт, Олег? – спросил Яковлев. – И не намекаю, а говорю прямо: желаешь до пенсии дотянуть – так дотянешь. Это при условии, что я на должности останусь и если ты сам мне препятствовать не будешь. Понятно излагаю?
– Вот сейчас кристально ясно. А то ходишь вокруг да около.
Капитан объяснил:
– Так ведь работа у меня такая, что словечка в простоте нельзя сказать. Лавировать приходится, ибо с одной стороны руководство, с другой – контуженный алкоголик, но друг.
– Это ты про меня.
– Про тебя. И друг мне сцены закатывает, и население на него кляузы строчит, а сверху требуют социалистической законности, и чтобы ни морды непрописанной не было на участке. А ведь у меня, в отличие от тебя, семья, сыновья, дочь.
